Печальная судьба Поликарпо Куарезмы - [16]

— Смотрите, кто здесь!

— Женелисио! — воскликнул Калдас. — Где ты пропадал, старина?

Тот положил шляпу и трость на стул и поприветствовал собравшихся. Небольшого роста, уже слегка сгорбленный, с худым лицом, в пенсне с голубоватыми стеклами — все в нем говорило о его профессии, вкусах и привычках. Канцелярский работник.

— Да нигде, братцы! Все улаживаю свои дела.

— Все в порядке? — спросил Флоренсио.

— Почти наверняка. Министр обещал… Пока все хорошо, меня «заметили»!

— Очень рад, — сказал генерал.

— Спасибо. Генерал, вы уже знаете, что случилось?

— Что же?

— Куарезма сошел с ума.

— Как это? Кто тебе сказал?

— Тот человек с гитарой. Куарезма уже в клинике…

— Я так и знал, — заметил Алберназ. — То была прихоть сумасшедшего.

— Это еще не все, генерал. Он составил обращение на языке тупи и послал его министру.

— Именно об этом я и говорил, — сказал Алберназ.

— О ком речь? — осведомился Флоренсио.

— О моем соседе, который служит в Арсенале. Не знаете его?

— Невысокий, в пенсне?

— Он самый, — подтвердил Калдас.

— Ничего другого нельзя было ожидать, — сказал доктор Флоренсио. — Эти книги, эта маниакальная страсть к чтению…

— А зачем он столько читал? — спросил Калдас.

— Тронутый, вот и все, — пояснил Флоренсио.

Женелисио веско отрезал:

— Он не заканчивал университета, зачем тогда копаться в книгах?

— И правда, — поддакнул Флоренсио.

— Книги нужны ученым, дипломированным специалистам, — заметил Сегизмундо.

— Надо бы запретить иметь книги всем, у кого нет ученой степени, — сказал Женелисио. — Тогда не будет таких несчастий. Как по-вашему?

— Согласен, — откликнулся Алберназ.

— Согласен, — сказал Калдас.

Все помолчали и вновь переключились на игру.

— Все козыри выложили?

— Посчитайте, мой друг.

Алберназ проиграл, и в столовой воцарилась тишина. Кавалканти пошел декламировать стихи. Он триумфально, с широкой улыбкой на лице, пересек гостиную и встал рядом с пианино, за которым сидела Зизи. Кашлянув, он начал читать своим металлическим голосом, растягивая ударные гласные:

Жизнь — это драма, лишенная смысла,

Это кровавая, грязная повесть,

Это пустыня без света…

Застонало пианино.

IV. Катастрофические последствия одного прошения

События, о которых упоминали важные люди, собравшиеся за игрой в соло, в тот памятный вечер, когда был устроен праздник по случаю сватовства Кавалканти, разворачивались с невероятной быстротой. Сила идей и чувств Куарезмы выражалась в неожиданных действиях, совершавшихся без всякого перехода и с быстротой вихря. Первый его поступок удивил всех, но за ним следовали все новые и новые, и то, что вначале казалось экстравагантностью, небольшим чудачеством, вскоре стало выглядеть откровенным безумием.

За несколько недель до сватовства, на открытии заседания Палаты депутатов, секретарю пришлось прочесть необычное прошение: этому тексту посчастливилось получить широкое распространение и удостоиться таких комментариев, которые редко сопутствуют документам подобного рода.

Шум и беспорядок, неизменно сопровождающие благородную работу законодателей, не дали депутатам услышать его; однако расположившиеся неподалеку от президиума журналисты разразились хохотом, совершенно неуместным в этой величественной обстановке.

Смех заразителен. Дойдя до середины, секретарь исподтишка засмеялся сам, а под конец смеялись и председатель, и протоколист, и мелкие служащие: все они и собравшиеся вокруг них долго хохотали над прошением, некоторые старались сдерживаться, а у других от смеха даже выступили слезы.

Те, кто знает, сколько усилий, труда, щедрого и бескорыстного воображения требует такая бумага, тяжко опечалились бы, услышав безобидный смех, сопровождавший ее чтение. Документ, поступивший в Палату, заслуживал возмущения, гнева, враждебного издевательства, но не этого невинного, безосновательного веселья: так смеются над кривляньем паяцев, представлением бродячего цирка или гримасами клоуна.

Смеявшиеся, однако, не знали причины появления документа и увидели в нем лишь повод для громкого, неожиданного веселья. Заседание в тот день было скучным, так что назавтра прошение было опубликовано — и склонялось на все лады — в парламентских разделах газет. Вот его текст:

«Поликарпо Куарезма, гражданин Бразилии, государственный служащий, уверенный в том, что португальский язык для Бразилии — не исконное, а заимствованное наречие; убежденный также в том, что, ввиду этого, устная и письменная речь, особенно когда дело касается литературы, находится в унизительном положении, страдая от суровой критики со стороны собственников языка; знающий, кроме того, что в нашей стране писатели и ученые, особенно специалисты по грамматике, ничего не понимают в грамматических правилах, и наблюдающий за ежедневными острыми спорами между самыми вдумчивыми исследователями нашего языка, — пользуется правом, предоставленным ему Конституцией, и просит Национальный конгресс объявить тупи-гуарани государственным и национальным языком бразильского народа.

Податель сего, оставляя в стороне доводы исторического порядка, подкрепляющие его предложение, просит позволения напомнить, что язык есть наивысшее выражение мудрости народа и его наиболее яркое и самобытное творение; как следствие, политическое возрождение страны должно дополняться и завершаться языковым возрождением.