Печали американца - [104]

— И вы хотели мне все это рассказать?

Миранда снова посмотрела мне в глаза:

— Я понимаю, это глупо звучит, но это из-за бечевки. Я просто увидела, как Эгги вас обмотала, а вы не сопротивляетесь, не одергиваете ее, просто рукой махнули, и все. Я зашла, а вы сидите, такой смешной, такой серьезный, с невозмутимым лицом, словно ничего особенного не происходит, а кругом эти веревки, как паутина.

— То есть вам захотелось прийти второй раз и рассказать мне все, потому что вы увидели меня связанным?

— Получается, что так, хотя это нелепость.

Миранда сидела в кресле с ногами, подобрав их под себя, и казалась совсем девчонкой. Я понял, что она впервые подпустила меня так близко и от этого чувствует себя уязвимой.

Я кашлянул:

— Ваша дочь пытается починить то, что сломано, связав все воедино. Может, вы пытаетесь как-то связать себя со мной?

— Я же видела, как вы на меня смотрите. Я знаю, что нравлюсь вам, но все время боюсь, может, та, что вам нравится, совсем не я?

Я не знал, куда деваться.

— Джефф ревнует, и мне как-то не хотелось злоупотреблять вашими чувствами, хотя меня тянет к вам. Но сегодня вечером я правда хотела, чтобы вы узнали обо мне побольше.

Она помолчала.

— Мне с вами спокойно. Вы хороший человек.

Слова «спокойно», «хороший» будили в памяти еще одно — «ручной». Одно плохо, вы не в ее вкусе, слишком уж, как бы это помягче сказать, ручной. Миранда поднялась с кресла, подошла к дивану, села рядом и положила мне голову на плечо. Я обнял ее за плечи, притянул к себе, и мы сидели так, не говоря ни слова. Я понимал, что история про дядю Ричарда была даром, приношением, Миранда таким образом говорила не про своего дядю, а про себя. Возможно, глубоко в сердце ты хранил тайну, слишком драгоценную во всей полноте радости или муки, чтобы разделить ее с другими. Это убийство, словно стена, разделило ее жизнь на «до» и «после», детство осталось с той стороны, которая «до». Стыд, даже если стыдиться было нечего, все равно замарал чистоту семейного гнева; куски его ядовитого жала остались в каждом, но самый большой — в отце Миранды. Ему нужна ярость, вспышка бешенства. Они умерли мгновенно. Может, две эти страшные смерти связали Миранду и Лейна? Она же призналась, что виновата бечевка, что ей захотелось рассказать мне все, потому что она увидела меня связанным. В разговоре одна вещь всегда связана с другой. Мир должен быть связным, целостным, а не состоящим из разрозненных частей и кусков.

Миранда повернулась ко мне и прижалась щекой к моей груди.

— Я так устала быть мамой, так устала за все отвечать. На работе ведь почти то же самое, только и слышишь: спросите Миранду, Миранда все сделает. Вечная двужильная Миранда, которая в огне не горит и в воде не тонет. И Джеффу всегда нужна была нянька. А я так иногда хочу, чтобы обо мне хоть чуточку позаботились.

Сквозь рубашку я чувствовал ее слезы.

Я гладил ее по голове, по плечам, ощущая под пальцами жесткие пряди волос, выпуклости позвонков от шеи до поясницы под махровой тканью халата. Чувственное наслаждение ушло куда-то на дно. В конце концов, я был сейчас не столько любовником, сколько матерью. Наконец-то я сжимал в объятиях предмет моих многомесячных вожделений, но этот, по выражению Лоры, «воображаемый объект» оказался несчастным ребенком. За окном пошел дождь. Капли барабанили по стеклу и по потолочному окну этажом выше, и я вспомнил Лейна, удирающего от меня по крышам. Какое же это чудо, когда слепой случай заставляет страстные чувства двоих столкнуться. Ведь, как правило, другой убегает от тебя без оглядки неведомо куда, и догнать его нет никакой возможности.

Я не знаю, сколько мы так просидели, сколько было времени, когда она встала и пошла к себе. Наверное, час ночи. Знаю только, что, когда она обняла меня в последний раз, дождь перестал.

Утром я проснулся от эрекции. Голову будоражили непонятные обрывки сна, где фигурировала незнакомая женщина в дезабилье, запутавшаяся голыми грудями в клейких спагетти, которые, неведомо почему, оплели мою кухню — не иначе как влияние Эгги с ее связующей бечевкой. Сбросив с себя эту пограничную одурь, я тут же вспомнил Миранду в белом халате, приходившую вчера вечером, чтобы рассказать мне историю своего дяди Ричарда и обрести утешение в моих объятиях. Весь день я слушал пациентов, но в памяти, врываясь в ход приема, оживал ее голос. В играх мне всегда отводились мужские роли. Вечная двужильная Миранда. Объясни, что это перенос. Я представлял себе истекающего кровью человека, брошенного на улице с переломанными костями, но улица была какой-то абстрактной, я не знал, как выглядит Западный Кингстон.

В этот день ко мне зашел мистер Т. После двухнедельной госпитализации он продолжал лечиться в Пейн Уитни амбулаторно. Я с удовлетворением отметил, что отказ от зипрексы пошел ему на пользу — он стал уравновешеннее и стройнее. Новая схема лечения включала в себя карбамазепин, рисперидон, литий в малых дозах, зибан в качестве антидепрессанта и золпидем как снотворное. По-моему, ему стало лучше.

— Конечно, и пошатывает и покачивает, — пожаловался он, — но все-таки не так, как раньше. Никаких мрачных-злачных мыслей о смерти, никаких голосов, вернее, они есть, но так, вполголоса, неотчетливо, на заднем плане, удаляясь, не заливаясь. Жалко, что доктор Оден такой молчун. Сплошное киванье, ворчанье и бумагомаранье. Вот я и решил, что пора мне к вам.