Печаль в раю - [65]

Зенитки открыли огонь, но самолет уже набрал высоту. На батарее горело одно строение, солдаты несли на носилках раненого. Мальчики пошли разузнать, что там такое, и услышали автомобильный гудок. Это ехал Элосеги. Авель помахал ему, он остановился. Они не заметили, как Авель от них ушел; он ухватился за Мартина, как утопающий хватается за доску…

— Он понимал, что с ним будет? — спросил Сантос.

Мальчик ответил не сразу. Опустив голову, он испуганно, вопросительно смотрел на отца.

— Кажется, понимал, — сказал он. — У нас почти все догадались. И потом, он сам сказал Архангелу, что учитель его предупреждал.

— Тогда зачем он к вам вернулся? — спросил Сантос.

— Не знаю. Понятия не имею.

Не смея поднять глаза, Эмилио сообщил, что было дальше; расстрел, сказал он, откладывали несколько раз, потому что в интернате засели солдаты. После того как фашисты бомбили форты, офицер приказал перебазироваться и, с разрешения Кинтаны, забрал все комнаты первого этажа. Это не было на руку Стрелку, и в тот же день постановили убрать учителя.

— У нас уже давно был в лесу склад оружия, мы только ждали, когда уйдут войска, чтобы забрать и то, ихнее…

Пока что, сказал он, они таскали вещи, которые беженцы бросили у дороги. Фургоны, одеяла, мешки, матрацы, старую утварь. Как-то недалеко от моста они нашли автомобиль. Он хорошо помнил: все утро лил дождь, и в поле, у тополей, остро пахло свежей землей. Золотистый солнечный свет лился на мокрую траву, легкие мотыльки усеяли воздух белыми точками. Капот у машины был поднят, и она казалась издали сказочным чудищем с разинутой механической пастью. Они нерешительно подошли, опасаясь засады, увидели, что нет никого, и заорали: «Ура!» В багажнике лежал мешок сахара и старый приемник. Сахар слопали тут же, черпая горстью, а приемник разбили прикладами. Обыскав машину как следует, они облили ее бензином и подожгли.

Темнело; прожорливое легкое пламя поднималось к небу. Волны горячего воздуха разбивались об их щеки, и созвездие пляшущих искр весело летело вверх. Они в первый раз провернули такое дело, это оказалось совсем просто, и все приободрились. Потом, когда движение на шоссе стало еще сильней и вещей бросали больше, ребята носились по лесу, увешанные шинами, клаксонами, рулями. Обочины шоссе были усеяны разными вещами, словно здесь только что пронеслась буря.

Как раз в одну из таких вылазок он, Эмилио, узнал о готовящемся деле. Он ходил на шоссе поболтать с дезертирами и, возвращаясь, услышал голоса на полянке. Оттуда, где он стоял, было видно почти все, и он присел на корточки за камнем, чтобы его не заметили.

Стрелок сидел на земле, стряхивая пальцами пепел с сигареты. Солнце било ему в лицо, и шрамы были как извилистые белые ленты, а зубы, когда он сплевывал, ярко сверкали.

— Сколько нам еще откладывать? — говорил он. — До будущего года?

Его заместитель сидел рядом с ним и царапал ножом ствол пробкового дуба. Он слышал, что достаточно легкой зарубки — и дерево погибнет, и вот уже которую неделю уничтожал лес.

— А по-моему, надо подождать, пока солдаты уберутся. Еще пронюхают…

Стрелок презрительно усмехнулся.

— Ну и что?

— Добрая душа всегда найдется. Передадут.

— Пускай попробуют, — сказал Стрелок. — Пускай попробуют.

Тут они его заметили, и заместитель накинулся на него:

— Чего надо? Нас, что ли, не видел?

И он испугался; он понял, что, если он скажет, с ним немедленно разделаются. «Пускай сами разбираются, — думал он. — Мне-то что, в конце концов?» Он притворился, что ничего не слышал, и прошел дальше, засунув руки в карманы. Слово «смерть» уже перебегало из уст в уста, и палец Стрелка прямо указывал на Авеля.

— Почему? — спросил Сантос. — Может, он вам что-нибудь сделал?

Эмилио отрицательно покачал головой.

— Ничего он нам не сделал. Просто Стрелок сказал, что он не из наших и надо его убить, чтобы мы почувствовали себя свободными. — Ему показалось, что отец не понял, и он поспешил добавить: — У его родных давно была земля, и у него были деньги, когда мы все голодали. Потом все его обвинили в том, что сбежал Пабло… Вчера собрался тайный совет, и его решили убить.

…Совет собрался в гараже при неверном свете свечи — человек пять мальчишек со знаками различия, вытатуированными на лице, сели в кружок у деревянного ящика. Весь день правительственное радио бросало отчаянные призывы: «Сопротивляйтесь. Пусть каждый дом станет окопом, каждая дорога — рвом». Самолеты противника безнаказанно летали над бухтой, и пошел слух, что его передовые части дошли до Паламоса.

Передачи из Жероны прерывались грозным молчанием, и все отчаянней становились призывы: «Сражайтесь! Берите правосудие в свои руки! Пусть враг найдет только трупы и развалины!» Потом завыли сирены, и передача оборвалась. Самолеты, бомбежки. В головах кишели кровавые образы — красные ладони, раскрытые, словно хризантемы, остановившиеся глаза, флажки пламени на каждом трупе.

Стрелок решил расстрелять его сам, а заместителя послал покончить с Кинтаной.

— Завтра в первом часу, — сообщил он, — солдаты уберутся, и мы одни будем хозяйничать в интернате. Даже если придут фашисты, мы никому не обязаны давать отчет. Заткнем глотку этим двум типам — никаких свидетелей не останется.