Печаль в раю - [43]

— Который час?

— Полвторого.

— Когда, Сантос говорил, его ждать?

— Еще минут через двадцать.

— Ну, значит, покурим и двинемся.

— Ладно. На дороге солдат полно, вряд ли они туда сунутся.

Кто-то что-то сказал — так тихо, что нищий не расслышал. Потом:

— Как его звать-то?

— Авель Сорсано.

— А ты его видел?

— Нет, не захотел я туда идти.

— А я вот видел. Хорошенький был, бедняга. Прямо сюда угодили, в висок.

— Бог его знает что. Свои же ребята…

— Говорят, он не из ихних.

— Да, не завидую я Сантосу, если его парень с ними был…

Галисиец выпустил руль и встал. Его трясло, его как будто пришибло, в голове мелькали какие-то звездочки. Приятное чувство покоя, сменившее сон, теперь казалось ему ловушкой, наваждением. Ощупью, как лунатик, он вылез из машины и с трудом прошел десяток шагов, отделявших его от солдат.

— Вы про что говорите?

Увидев его, солдаты замолчали и удивленно на него смотрели.

— Сам видишь, — сказал наконец капрал. — Болтаем понемногу, чтобы время убить.

Первое удивление прошло, и появление старика даже обрадовало его. Что-то в этом нищем было свое, знакомое, домашнее, напоминало о далеких краях. Сам не зная почему, он подумал о своем детстве.

— Где медали заработал, дед?

Он ткнул пальцем в жестяные пробки от лимонада и от пива, украшавшие подол стариковой куртки, но тот не обратил никакого внимания.

— Что случилось с Авелем Сорсано? — спросил он. Его дрожащий голос стер улыбки с солдатских лиц, и, раньше чем заговорить, капрал откашлялся.

— Убили его, дед. Приходим мы сегодня утром, а он в интернате лежит, убитый.

Нищий ничего не ответил, только ему стало трудно дышать.

— Убитый?

— Да.

(Любовь и смерть танцевали в обнимку у него в голове — солдат с девицей хотели дополнить друг друга, сливаясь воедино, — и тут же, рядом, мелькало лицо убитого мальчика. И бабочки и люди, которые ходят парами, просто смутно тянутся к смерти. Всех тянет к ней, как пьяницу к бутылке, как мотылька на огонь, и то, что ты когда-то любил, — моргнуть не успеешь — попадает к ней в лапы.)

— Ты что, знал его, дед? — спросил капрал.

Нищий кивнул, но не сказал ни слова.

* * *

Их дружба началась в это лето, солнечным утром. Ее породила целая цепочка причин, среди которых страшный сон про вампиров и летучих мышей и ружейный выстрел лесника сыграли не последнюю роль.

Авель — он сам потом рассказывал — проснулся как-то от страшного сна и, хотя на часах было только без четверти семь и краешек солнца чуть виднелся над перилами насыпи, решил встать.

Он обнажил шпагу и принялся выслеживать врагов, притаившихся где-то у тропинки. На усадьбу только что напала шайка разбойников, и Агеду похитил атаман. В шелковой маске из старого корсета, то и дело сползавшей на глаза, он прошел через лохмотья солнца, сверкавшие между деревьями. Его волосы светились, синими огоньками вспыхивали глаза. Он влез на дерево (так делают в кино) и стал ждать похитителя, как вдруг ружейный выстрел в стороне дороги вытеснил Агеду, которая в эту минуту находилась в весьма неприятном положении (она висела на веревке над пропастью, кишащей крокодилами, а похититель поджигал шнур, чтобы взорвать скалу).

Авель видел охотника только на обложке охотничьего журнала; он был нарисованный, но статья какого-то страстного любителя охоты, где описывалось его снаряжение, дополняла образ. «Он должен быть одет скромно, — говорилось там, — и в то же время практично. Кожаная куртка, простые панталоны из тика или вельвета, в зависимости от времени года, кожаные гетры — вот что, по нашему мнению, подходит больше всего. Некоторые педанты добавят к этому фетровую шляпу, которую итальянские охотники украшают пером фазана, а охотники Тироля — пером попугая; но мы не сторонники столь экстравагантной моды и спешим заверить, что все это ни в малейшей степени не способствует пользе дела, предпочитая заморским выкрутасам скромную классическую одежду испанского охотника». Дальше шло описание разных типов охотничьих ружей, очень нудное, и Авель не дочитал.

Однажды ночью, в начале лета, когда лунный свет сочился сквозь ячейки москитной сетки, ему приснилось, что он охотник. Под мышкой у него было ружье — такое самое, как у мужчины с обложки, — и он звал манком стаю куропаток, притаившихся в зарослях. Тут появилась донья Эстанислаа с серебряными крылышками и тихонько прошептала ему на ухо: «Все наваждение, Авель. Взгляни, как растет луна, поднимаясь из моря. Опусти палку в воду, и тебе покажется, что она сломана. Все иллюзия — и жизнь, и смерть, и тяга к бессмертию. Задолго до того, как ты родился, другие существа, подобные тебе, тщетно пытались забыть, что они — порождение сна; а теперь их тела питают кусты на каком-нибудь кладбище. Люди часто говорят о младенцах, умирающих при рождении, но я спрошу тебя, что сталось с выжившими детьми — со мною, с былой Филоменой, с маленькой Агедой? Где их тела, где их могилы, кладбище? Не дерзай, ничего не торопи, пусть все идет своим ходом. Убивать птицу так же бессмысленно, как громко ступать в пустоте…» Сейчас он увидит настоящего охотника, и неверные тени того сна рассеются, как бледные призраки.