Павильон Дружбы - [23]

— Струсил, наверное, — дернул плечом Колло. — Знаешь, Макс, на твоем месте я бы не ломал голову, зачем да почему, а подмахнул ордера на арест всей этой шайки и был счастлив.

«Вот когда будешь на моем месте — тогда и распоряжайся», — чуть было не вырвалось у Робеспьера, раздраженного тем, что Колло опять именует его «Максом» — непристойное, вульгарное сокращение, прямо арго какое-то. Нет, если бы Колло оказался в кресле председателя Комитета Общественного Спасения, это был бы воплощенный кошмар, ужас и гибель Республики. И вообще, Колло в последнее время слишком много себе позволяет. Его убрали в этот дурацкий балаган, чтобы сидел там тихо и не мозолил глаза, а он умудрился влезть в совершенно не касающееся его дело и добиться потрясающих успехов…

Колло же думал о другом — заикаться о Театре Нации или промолчать. Давеча он четверть часа просидел на подоконнике в коридоре Конвента, занимаясь крайне непривычным ему делом — соображая. Он вполне может сказать Франсуа, что передал его бумаги Робеспьеру, настойчиво попросив похлопотать о смягчении участи арестованной труппы. Ясно, что Фабр никогда в жизни не заявится к Неподкупному, выясняя, передал ли Колло его просьбу. У Эглантина может достать ума натравить на Неподкупного Дантона, но эта парочка начнет бодаться до посинения. Если Макс скажет «белое», Дантон тут же бросится доказывать, что «черное». Стало быть, Фабр не узнает правды. Замечательно. Он может сколько угодно таскаться в Консьержери, дергать за ниточки — но при том будет оставаться в зависимости от него, Колло. А Колло, в свою очередь, будет охотно подкармливать его обещаниями и всякий ночь укладывать в постельку, себе на радость. И все будут счастливы.

Кроме Шиповничка, ну так кто ж его спрашивает?

— Мы обсудим это на нынешнем вечернем заседании Комитета, — вынес свой приговор Робеспьер. — У тебя все? Тогда займись чем-нибудь полезным. Съезди в Люксембург, помоги Ленде разобраться с этими обезумевшими женщинами. Но! — Максимильен наставительно поднял тонкий палец. — Постарайся обойтись без увечий, жалоб и обесчещенных патриоток. Ты меня понял, Колло?

— Да понял, понял, не дурак…

«Хотя бы поблагодарил, хрыч сушеный, пудреный, никуда не годный!»

* * *

Она стала маленькой лодочкой, плывущей по затянутой туманом широкой реке, лодочкой, увлекаемой течением и приткнувшейся в конце концов к берегу. Бесформенные, расплывчатые очертания обрели резкость, и Либертина поняла, что лежит на чем-то мягком, смотря в потолок, расписанный бледными, чуть облупившимися розами. А повернув голову влево, она увидела сидевшую в кресле незнакомую молодую женщину в скромном домашнем платье — женщину с узлом каштановых кос на затылке, уютно-привлекательную, словно лучившуюся спокойной доброжелательностью. Женщина читала, изредка поглядывая на Либертину.

Заметив, что маленькая танцовщица открыла глаза, дама не спеша отложила книгу и поднялась. Либертине понадобилось несколько мгновений, чтобы сообразить — незнакомка в тягости, причем на изрядном сроке — и тут перед ее лицом возникла фарфоровая кружка с носиком-поилкой.

Либертина пила долго, приходя в себя, озираясь и прислушиваясь к собственному телу. Удивленно взглянула на собственные кисти, аккуратно перевязанные бинтами, скривилась, ощутив, как неприятно режет в левом боку — словно кости скребут о кости. Где она, что с ней произошло, кто эта женщина — сиделка?

— С возвращением в мир живых, — мягко произнесла незнакомка. — Меня зовут Беатрис, а ты — Либертина…

— Катрин, — маленькая танцовщица с трудом признала свой голос, скрипучий и какой-то неприятный. Либертина умерла, Либертины больше нет и никогда не будет.

— Хорошо, пусть Катрин, — столь же невозмутимо согласилась Беатрис. — Не волнуйся, ты в безопасности. Когда ты ушла и не вернулась, Франсуа обеспокоился и принялся тебя разыскивать. К сожалению, мы наткнулись на тебя только вчера — в лазарете при бывшем монастыре святой Екатерины…

— Кто такой Франсуа? — перебила Катрин. Рассыпанные кусочки складывались в мозаику, в картину, в воспоминания о драке на площади Старого Рынка, об ударах, страхе… о подвале. Подвале и раскачивающейся лампе, о державших ее руках, о…

Катрин зажмурилась. Беатрис умолкла, взяв ее за руку и согревая холодную ладошку маленькой актрисы своими ладонями, не высказывая напрасного сочувствия, но стараясь успокоить. Прося Господа благословить и не оставить милостью своей тех людей, что наткнулись на валявшуюся в переулке девочку и потрудились отнести ее в лазарет, за то, что Фабру посчастливилось отыскать свою пропавшую подопечную, и за то, что дух и тело Катрин оказались достаточно крепки, чтобы не позволить ей сломаться.

— Франсуа Фабр, помнишь такого? — наконец заговорила Беатрис, когда рыженькая девушка вновь открыла глаза. Сухие, без малейших признаков слез.

— Эглантин. Я просто не знала, что его зовут Франсуа. Вы его подруга, да? Это его дом? — Беатрис кивала гладко причесанной головкой в ответ на каждый вопрос. — Праздник! — Катрин попыталась вскочить, рухнула обратно и в панике заметалась по постели. — Праздник, а я все испортила! Всех подвела!