Павел Кашин. По волшебной реке - [2]

Позже я чуть не стал модельером. Лет в тринадцать или четырнадцать я увидел во Дворце Пионеров на одном мальчике-музыканте какую-то фуфаечку с накладными карманами и с какими-то приштопанными полосами. Купил он ее где-то в Петербурге, тогда еще в Ленинграде, и она была такой фирменной… на самом деле, я думаю, что она была самопальная, но нам говорилось, что она очень иностранная. Я опять же, по памяти, набросал картинку. Закупил пеленки голубые, потому что они самые дешевые были. Я их закупил и половину из них покрасил в серый цвет. По-моему, в то время таблетки были такие с серой краской. В общем, я целую кастрюлю наварил этих серых пеленок и сшил такие же комбинированные фуфайки: голубые и серые. Тогда это были жутко модные цвета. То самое время, когда в Петербурге начали носить странные висящие пиджаки. Так вот: я сшил эти фуфайки, и они получились невероятно иностранные. Пошел на рынок, продал за полчаса шесть штук по пятьдесят рублей – это приравнивалось примерно к месячному заработку в районе КЖБИ, районе, где я жил в Костанае. Я прямо-таки полчаса жил в раю, пока не выяснилось, что за мной следит милиция. Меня, значит, поймали, такого самого страшного преступника, и стали выяснять, откуда я такой фарцовщик взялся. Я зачем-то сказал, что купил эти фуфайки в Ленинграде, на что мне стали приписывать статью. А мне ведь, на секунду, было всего лишь тринадцать или четырнадцать лет. Так вот, привезли меня домой и стали родителям рассказывать, что я фарцовщик, и меня нужно судить. На что мама сказала, что я сам сшил эти фуфайки. Они поверили только после того, как она показала все обрезки около швейной машинки. В итоге, посадить меня, разумеется, не посадили, но триста рублей отняли. Я не знаю, в казну ли города, себе ли, но факт остается фактом: трехсот рублей не стало. Я понял, что эта карьера тоже какая-то невыгодная и опасная. И не стал модельером, что, наверно, тоже хорошо. Потому что те модельеры, которых я пока знаю, именно мужчины-модельеры, это, все-таки, не мой стиль.

Однако именно в том самом Дворце Пионеров, где меня посетила мысль стать модельером, я однажды окончательно и бесповоротно понял, что хочу быть артистом. Тогда появились первые ВИА (вокально-инструментальные ансамбли). И во Дворе Пионеров был тоже такой ВИА. Меня взяли в него запасным басистом. В какой-то момент «основной» басист заболел, и меня поставили играть на танцах. Тогда я еще играл невыносимо плохо, но уже тогда понял, что быть на сцене одним из четверых круче, чем под сценой одним из четырехсот танцующих. В общем, в то время, возможно, меня не музыка подкупила, меня подкупило как бы сияние рамп…

Итак, в музыкальном училище я получил свой диплом дирижера народного оркестра. Почему-то нам выдавали диплом дирижера народного оркестра… абсурдная ситуация, где взять столько оркестров? Тем более народных… Ни разу не пригодился мне этот диплом, что в общем-то вселило в меня такое недоверие к дипломам вообще. После этого я не заканчивал ни одного учебного заведения: я туда заходил на месяц, на год… Я присутствовал ровно столько, сколько мне это было интересно, а интересно там бывает недолго обычно. Очень быстро понимаешь, что любая наука является до какой-то степени лженаукой, и там, где интересное пропадает, то правды уже не ищешь и идешь как бы дальше, где тебе может быть интересно вновь. Я вообще всегда шел туда, где уму было развлечение, потому что жизнь можно скрасить только саморазвитием. Время коротается тогда, когда ум не зависает во времени и пространстве, где ничего не происходит. Было время, когда я встречался с девушкой, которая была очень хорошей художницей, и, следовательно, мы вместе ходили в Академию Художеств на Восточные Искусства… В армии я познакомился с сержантом, который нашел во мне слушателя, и он мне пересказал все фильмы, которые он видел. Фильмы не мейнстримовские, а с арт-уклоном. В общем, наверно, я просто встречал людей, и от них зависело направление, куда я двинусь дальше.

Армия

Попал я в армию самым глупым способом. После музыкального училища я по распределению попал в Костанай – свой родной город. Помнится, распределение было какое-то непонятное, потому что меня никуда не прикрепили. То ли я ошибаюсь, и меня прикрепили к филармонии, а я пришел, и они, узнав, что через несколько месяцев мне нужно в армию, сказали «нет, ты нам не нужен». И я не понимал, что делать, проболтался какое-то время, и уже на излете девятнадцатого своего года понял, что нужно пойти уже в армию сходить, чтобы потом жить спокойно. Я пришел в один из последних дней декабря, и оставалось уже одна или две «отправки» солдат. И вот эти две последние отправки были как раз теми остатками, которых никуда не взяли. Это были строительные, военно-строительные отряды: это как стройбат, только еще менее уважаемые войска… Хотя куда менее?… Я понял, что я попал, когда просто пришел к поезду, и у меня забрали паспорт. Я сел в вагон и увидел, что нахожусь среди пятидесяти сидельцев, либо с криминальным уклоном людей. Ты просто понимаешь, что из человека ты можешь превратиться в существо бесправное… да что уж там: меньше, чем в существо бесправное, за миллисекунды, когда у тебя забирают паспорт. Не хотелось бы начинать рассказ об армии с самого мрачного, но, в общем, пока мы только ехали в свою часть в Ижевск из Костаная, мы остановились на какой-то станции маленькой: была то ли пересадка, то ли еще что-то… хочется обозначить лишний раз, что со всеми вокруг мы действительно были из разных-разных миров совершенно. Так вот, и шестеро этих ребят стали выводить меня на конфликт. Они пытались унижать меня, на что я не согласился, и тогда они вшестером пригласили меня на улицу. Почему-то офицеры на это полностью закрывали глаза. Эта компания пыталась меня избить, что, в общем-то, у них не получилось. Я был маленький, но юркий. В конце концов, уже на следующий день после паспорта, я узнал, как из здорового человека ты можешь в одну секунду превратиться в инвалида. Один из той компании сказал: «Я вижу ты нормальный мужик, давай руку». И когда я, дурак, дал ему руку, то из-за него вылетела рука с кастетом, которая мое лицо просто в ничто, в мясо раскрошила. Вот таким я и приехал в войска, где давно забыли слово «милосердие». И то, что я не мог есть, разговаривать, абсолютно никого не волновало, особенно офицеров, ну, если можно их этим высоким словом назвать. В армии я видел парня из Таджикистана, который… который сидел в медчасти и у него просто не было части черепа. Он трясся и не понимал, что происходит… А, офицер, к слову, который занимался больными, был самым жестоким офицером этой части. Я не знаю, что случилось с этим парнем, но я знаю, что одиннадцать процентов наших солдат погибли – и это при том, что за два года мы так и не держали в руках оружия. Погибли междоусобками. Видимо, когда человек приезжает инвалидом, то его оставляют более менее в покое. И я так более менее отшельником и прожил два года в армии. Там я увидел много чего страшного… например, эти зоновские все штучки, когда тебя душат полотенцем во сне и многое другое… Не буду рассказывать всех прибауток, которые там имели место быть… Но да, эти два года оставили сильный отпечаток… Я не знаю, наверно, в аду еще придумывают что-то пожестче, но в принципе, я думаю это сравнимо с адом, но или как минимум это был предбанник ада. Или шоу-рум ада.