Паутина жизни. Последняя любовь Нельсона - [159]

Отец Гарано подошел к королю:

— Душа осужденного терпит муку, так как тело должно, не ведая покоя, скитаться по морям. Карачиолло являлся просить ваше величество, чтобы его похоронили в освященной земле.

Фердинанд испуганно перекрестился:

— Похоронить? Похоронить? Пусть похоронят, пусть!

Низко поклонившись, духовник отступил назад.

К Фердинанду подошел сэр Уильям. В его взоре сверкала открытая ирония, тогда как голос звучал заискивающе:

— Быть может, отец Гарано правильно истолковал это явление, государь, но возможно и другое толкование. Душа Карачиолло томится под гнетом содеянного и не может найти покоя, пока не получит прощения. Поэтому душа и послала сюда тело, чтобы просить ваше величество о прощении за предательство.

Король снова перекрестился:

— Вы так думаете? Он ищет прощения? Так пусть получит, пусть получит! — Он крикнул вдогонку трупу: — Прощаю тебя! Слышишь, Франческо? Я тебя прощаю!

Он хотел сойти в каюту, но у него подогнулись колени, так что ему пришлось ухватиться за перила, чтобы не упасть.

У Эммы блеснула мысль. Она подскочила к Фердинанду, предложила ему руку, свела вниз, расстегнула воротник, чтобы он не задохнулся, и принесла питье. Фердинанд безвольно повиновался ей; он был словно беспомощное дитя и только лепетал дрожащим голосом слова благодарности. Тогда Эмма набралась храбрости, упала перед ним на колени и стала молить за Чирилло. Король долго упорствовал, но Эмма не переставала напоминать ему о всех услугах, оказанных врачом королеве, королевским детям, ему самому, и Фердинанд наконец уступил, обещав помилование. Но он ставил одно непременное условие: Чирилло должен был подать прошение о помиловании, сознаться в преступлении и отречься от якобинских идей.

Вечером Эмма рассказала об этом Нельсону и попросила разрешения ей увидеться с Чирилло. На одно мгновение лицо Нельсона озарилось лучом радости. Его сердце томилось втайне под гнетом кровопролитных обязанностей. Он сейчас же приказал Гарду освободить Чирилло от уз и немедленно привести его в каюту. Через час Чирилло вошел.

Увидев его, Эмма вскрикнула. Ах, что сделало заключение из благородного, одухотворенного лица этого друга человечества, что сделало оно из узких, чувствительных рук врача, из стройной фигуры здорового мужчины! Ослепленный ярким светом, он остановился у дверей и стоял молча, с поникшей головой. Только когда Эмма бросилась к нему, он поднял глаза:

— Вы, миледи?

Нежный тон его голоса мучительной болью отозвался в сердце Эммы. Остановившись против Чирилло, она залилась слезами, протянула к нему руки, не решаясь дотронуться до него, чтобы не причинить боли его израненному телу.

— Чирилло… Чирилло…

Он тихо покачал головой:

— Вам не следует плакать, миледи. Разве я не твердил вам постоянно, что вы не должны волноваться? А лорд Нельсон? Ему лучше теперь? Ведь вы знаете, со времени Кастелламаре…

Нельсон вышел из темного угла, где стоял до сих пор:

— Я здесь, дон Чирилло…

Чирилло вздрогнул, сделал движение, как бы собираясь обратиться в бегство. Затем он опомнился, медленно подошел поближе и внимательно посмотрел на Нельсона. Легкая тень скользнула по его лицу.

— Боюсь, что не смогу быть вам полезным теперь, милорд. Инструменты у меня потеряны, а руки…

— Я не затем позвал вас, дон Чирилло. Миледи желала поговорить с вами, но, с вашего позволения, я тоже останусь здесь.

Слабая улыбка скользнула по лицу врача.

— Но если миледи пожелает посоветоваться со мной…

Неужели он все еще думал лишь о других, а не о себе самом? Эмма сгорала от нетерпения сказать ему все. Но он был так слаб, что у нее явилось сомнение: не повредит ли ему радость?

— Тут дело идет не обо мне, Чирилло. Я хотела сделать вам одно предложение… Но сначала… не правда ли, вы примете мое приглашение откушать у меня по-старому? Вы ведь знаете, за едой легче беседовать.

Эмма указала рукой на соседнюю комнату, где был накрыт стол. Она старательно обдумала меню — легкие кушанья, слабое вино были подобраны так, что подходили для изголодавшегося. На столе лежала белоснежная скатерть, между тарелками были брошены розы, нежно-красный, свет лампы уютно освещал комнату.

Какой-то стон вырвался у Чирилло, в его глазах сверкнул жадный огонек. Он подбежал к столу, протянул дрожащие руки, схватил маленький хлебец, хотел спрятать его за пазухой… Но тут же он опомнился, медленно достал обратно хлебец и нерешительно положил его на край стола.

— Нет, я не смею есть… Я знаю, вы хотите мне добра. Но… это напомнит мне о том, что было раньше. Я — человек, я слаб, могу впасть в искушение, а мне нужна вся моя сила, когда дело дойдет до последней, решительной минуты!

Эмма нежно коснулась его руки:

— До последней, решительной минуты? А если до этого не дойдет? Если все еще наладится?

Чирилло вздрогнул, широко раскрыл глаза, закрытые перед тем в желании избежать искушения от накрытого стола.

— Разве капитуляция будет признана королем?

— Не капитуляция, Чирилло, но все-таки он хочет оказать вам милость, если только вы сделаете то, что он потребует от вас.

Эмма рассказала ему все. Там, на столе, лежит бумага, ему стоит лишь набросать несколько фраз о своем раскаянии; попросить прощения, сознаться в республиканских заблуждениях, и завтра же он будет свободен и может идти, куда хочет…