Паутина земли - [8]

Нет, я ничего плохого не хочу сказать про Лидию, ведь я знала ее еще до него — когда они только приехали сюда и она открыла шляпный магазинчик на углу Академической, где теперь гостиница «Гринвуд». Помню, первую в моей жизни настоящую «готовую» шляпу я купила у нее — из сбережений от моего учительского жалованья: тогда я зиму проработала в округе Янси. Мне платили двадцать долларов в месяц — с комнатой и столом, и скажу тебе: я богачкой себя считала. Господи, а как же! Разве не из этих сбережений я сделала первый взнос за первую недвижимость в моей жизни — за тот угловой участок на южной стороне площади, где твой папа построил себе мастерскую, когда мы поженились, ну да, на том самом месте, — а ведь мне всего двадцать два было, сударь, когда я его купила! О господи! Я думала, что сделала большое дело, представляешь? Извольте: землевладелица и налогоплательщица, не хуже капитана Боба Паттона, и старого генерала Александера, и любого другого (Детка! Детка! Мы были такие бедные, и столько мы натерпелись в войну — наверно, это и толкнуло меня, наверно, из-за этого мне загорелось: я твердо решила иметь какую-нибудь собственность); а потом... мне ли забыть, как я всю дорогу до города бежала бегом, когда получила первое налоговое извещение на один доллар восемьдесят три цента — каков капитал! — и деньги прямо карман мне жгли! Господи! Какая же я была курица! Все боялась, что не успею и они отнимут участок и пустят с молотка.

Так о чем я начала говорить? Ах да: я познакомилась с Лидией раньше, чем с твоим папой. Значит, открыла она этот шляпный магазинчик в северо-восточном углу площади, и, как я тебе уже сказала, первую в жизни «готовую» шляпу я купила у нее. Там я с ней и познакомилась. Так вот, мальчик, я ничего не могу сказать плохого про Лидию: насколько я знаю, она была добрая женщина, честная, работящая, и все бы ничего, не встреть она твоего папу. Ну да, она была на десять с лишним лет старше его — вот в чем беда, вот в чем загвоздка. Так что не один твой папа тут виноват: когда он поселился в их доме, он был молодой человек, двадцати лет с небольшим, а Лидии стукнуло тридцать шесть. Другое дело, если бы она была молодая девушка, которую сбили с пути, — тогда бы он был кругом виноват, но, как ни верти, Лидия была взрослая женщина и знала, что делает. Конечно, он был сильный, красивый мужчина, и женщины на него вешались, но ей бы не мешало подумать, у женщины ее лет должно быть больше гордости и самолюбия; да я бы умерла, так не поступила — вешаться ему на шею, как она! Да что там! Разве миссис Мейсон, старушка, мне не призналась? Разве она не говорила мне? «Ох, Лидия, Лидия! — говорит и, знаешь, головой качает. — Она совсем голову из-за него потеряла».

Вот, пожалуйста: достойная, самостоятельная женщина, свой магазинчик шляпный, на хорошем счету у всех — правда, я думаю, все смотрели на нее немножко как на старую деву — и так забыть себя. «Ох, это было ужасно, — старушка говорила, — она ему не давала ни минуты покоя, она от него не отставала». Ну тут, конечно, все и произошло. Ты же знаешь своего папу: как говорится, он, когда видел женщину, на молитву времени не тратил. Ну, а дальше дело известное: за год он опять совсем запутался, женщина эта в положении и говорит, что он ее погубил и должен на ней жениться.

Ну, как тут быть? Он мне сам говорил, сам потом признавался: «Не хотел я на ней жениться. Не любил я ее». Ну, он подумал-подумал и, наконец, решил отправить ее в Вашингтон, к врачу. И написал Гилу, а Гил с твоей тетей Мэри как раз в Вашингтоне жили в ту пору — это еще до того было, как он поехал следом за папой на Юг. Гил работал там штукатуром — в Вашингтоне... Ну, они были братья, и папа знал, что может на него положиться.

Он послал ее, она поехала, и я не знаю точно, что там произошло — Гил никогда не рассказывал, а спрашивать я не хотела, но думаю, что у нее началось прежде времени: они ехали в сидячем вагоне, обратно уже, на Юг, и в каком-то городке, в восточной части штата, проводник остановил поезд и помог Гилу вынести ее на станцию, а на другой день она встала и отправилась дальше, домой. Так что надо отдать ей справедливость: женщина была с характером... Да, думаю, что так.

— Ну, конечно, это дело открылось. Люди всё узнали, и твоему папе пришлось на ней жениться. И думаю, что в городе на него были порядком злы, сам посуди: янки — как говорится, окаянный янки приехал и двух женщин погубил; ладно, если бы одну, тогда, может, дело другое, но что двоих — этого уж они не могли переварить. Стало ему там жарко, пришлось уехать. Тут-то он и решил перебраться в Алтамонт: опять же у Лидии была чахотка, и он понадеялся, что горный воздух ей поможет. И думаю еще, он боялся, что сам заболел: жили они вместе, и он, видно, решил, что заразился. Когда я его первый раз увидела, он на покойника был похож. Ох! Представляешь, худой как щепка, желтый — все, наверно, от этих забот и неприятностей. Ну, а Лидия распродала свой товар — да и было там всего ничего, — магазин закрыла, и твой папа послал их вперед, со старушкой миссис Мейсон. А сам задержался ненадолго: хотел сбыть свой мрамор и денег собрать сколько можно, и потом тоже уехал... Вот как я их узнала: она держала шляпный магазин на углу, а у него была мастерская в старом сарае, на площади, в восточном конце. Вот еще когда это было.