Паутина Старого города - [17]

Звук повторился, но теперь он больше напоминал хрип — долгий, затяжной. И тут громыхнуло.

Динка вздрогнула. Кажется, даже вскрикнула. Но отчаянным усилием воли заставила себя стоять на месте.

Когда она была совсем маленькой, она боялась грома. Пряталась в шкафу и тряслась при каждом громыхании. Даже после того, как становилось тихо, все равно не вылезала — ждала, что гром вернется. Из шкафа Динку всегда выуживал папа…

Нет, постойте.

Шипение? Хрип? Раскат грома? Все не так. Здесь кто–то есть. И это не змеи. Хуже змей. Намного хуже. Кто–то ходит вокруг нее в темноте. Не человек. Человеческие шаги она услышала бы. И эти звуки…

Голос, который говорил с ней прежде, шел из динамика. Но звуки… Они были здесь. И тот, кто издавал их, был здесь. Рядом. В этой комнате.

Кто–то, кто видел ее в темноте. Кто–то, кого в темноте не видела она.

В двух метрах от нее, прямо за спиной или, возможно, на расстоянии вытянутой руки. В этой абсолютной тьме она ничего не увидит, даже если кто–то в эту самую секунду будет стоять прямо перед ней.

Терпи, говорила себе Динка, стиснув зубы.

Она просто все надумала. Здесь никого нет, а звуки такие же поддельные, как и темнота. Сотерские белохалатники хотят ее напугать, вот и все. Напугать, чтобы она побежала к выходу. Но именно поэтому бежать нельзя.

Динка вдруг почувствовала, как воздух справа от нее шевельнулся, скользнув холодом по руке. Кожа тотчас покрылась мурашками.

Показалось, уговаривала себя Динка, ощущая, как ноют скованные напряжением мышцы.

«Это всего лишь мое воображение».

Воздух шевельнулся сзади. По спине пробежал холодок.

«Я просто взмокла от страха, — думала Динка. — А здесь холодно. Я немного замерзла — только и всего».

И тут Динкиной шеи коснулось чье–то дыхание. Ужас сдавил легкие, и девочка едва не задохнулась. Она не выдержала. Вскрикнула и, сорвавшись с места, побежала — туда, где, разрывая мрак, манила белая полоска света.

Все равно! Все равно, что с ней будет! Она боится! Боится того, кто ходит вокруг нее в темноте!

Она преодолела расстояние до выхода за считанные секунды. Вот он — осталось сделать один шаг. Тяжело дыша, Динка подняла руки и сразу же нащупала дверную ручку. Схватилась за нее и…

Зажегся свет.

Очень яркий — Динке пришлось зажмуриться; глазам на миг стало больно.

Динка медленно повернулась. Взгляд фиксировал окружающую обстановку: большое пустое помещение, похоже, подвальное; серые бетонные стены; потолок нереально высоко. В поле зрения оказалось темное пятно. Оно двигалось в ее сторону, и Динкины глаза, наконец привыкшие к свету, распахнулись широко–широко, до боли.

Зверь был бы похож на большую черную кошку, вроде пантеры, но голова выдавала в нем иномирного монстра: крупная, вытянутая, на очень толстой шее, с костными выростами по холке, пастью, нашпигованной несколькими рядами острых зубов, и беспорядочной россыпью глаз. Динка зачем–то подсчитала — их было восемь, круглых, налитых малахитовым сиянием.

Девочка едва дышала — этот зеленый мутный свет пугал ее до ледяного холода во внутренностях и одновременно затягивал, как омут.

Та частица Динкиного рассудка, которая любила всему давать названия, даже в тисках ужаса умудрилась окрестить зверя восьмиглазом.

Издав уже знакомый звук — помесь змеиного шипения с раскатом грома, — восьмиглаз приближался к Динке.

Ее зубы стучали, горло сжималось. Теперь ясно, почему, она не слышала в темноте его передвижений — кошки ступают бесшумно. Иномирные кошки — не исключение.

Выходит, все это время — все это немыслимо долгое время! — вокруг нее в темноте ходил иномирный монстр. И никого больше рядом не было: только маленькая девочка и восьмиглазая тварь из чужого мира. Динка умерла бы сразу, знай она об этом. От страха умерла бы.

Она лишь на миг сомкнула веки, чтобы моргнуть, а вместо восьмиглаза в ее сторону уже двигался человек. Он распрямился, будто только что стоял на четвереньках. Не замедлился при этом ни на секунду. Неестественно пластичный. По–кошачьему грациозный. Хищный взгляд, хищная улыбка, хищная походка. Зверь. Даже в человеческом облике — зверь.

Девочка знала о мутантах–оборотнях — о них даже передачи по местным телеканалам показывали. Они не превращались в животных, как в фильмах и книгах, — это были совсем другие оборотни. Ученые называли это явление иномирным парабиозом. Папа как–то объяснил Динке: парабиоз — это искусственное сращивание двух живых организмов.

Разумные миры — тогда, в День Апокалипсиса, — соединили некоторых людей с другими существами. В основном, с городскими кошками или собаками, которых вместе с людьми затянуло в цветные воронки. Но встречались те, кому особенно не повезло: чужие миры срастили их с иномирными тварями — такими, как восьмиглаз. Две разные сущности — одна жизнь. Никакого превращения. Человек и зверь попеременно прячутся друг в друге, никогда не показываясь вместе, но при этом являясь единым целым — не разделить.

Динке было сложно себе это представить, но разумные чужие миры вообще находились за пределами человеческого понимания, поэтому многое, из того что произошло и продолжало происходить в Старом Городе, люди постичь не могли.