Паутина из шрамов - [33]

И она пошла домой к людям, которые причиняли ей такую боль.

К концу того первого года в Университете, Хайа и я начали говорить о том, чем мы собираемся заниматься. Однажды Хиллел подарил мне чей, еврейскую букву, означающую жизнь, и я носил её на цепочке вокруг шеи. Я думаю, это настолько расстроило папу Хайи, что он позвал меня в свой дом и спросил меня о моём происхождении. Я объяснил, что практически полностью литовец, и ему это понравилось.

— Знаешь ли ты, что до Второй Мировой Войны десять процентов населения Литвы были евреями? — спросил он.

Потом он пошёл к своей библиотеке, взял несколько литовских книг по генеалогии и отчаянно пытался обнаружить, каковы были мои шансы иметь связь с еврейской родословной. Я пошутил над ним, но я знал, что эта связь была утеряна.

Итак, Хайа и я говорили об этом, и эти разговоры становились всё серьёзнее и печальнее, потому что её отвозили на учёбу при полном контроле её семьи. Но мы были безумно влюблены друг в друга. Стресс от колледжа и её уникальной семьи приносил вред нашей сексуальной жизни.

Я был ужасно травмирован и растерян, и моё эго и сексуальная уверенность начали убывать. Мало помалу наши отношения распадались, не понемногу, а довольно резко. И мы оба спокойно поняли, что наши миры, должно быть, были слишком несоизмеримы, и для нас не могло быть никакого будущего. Мы закончили всё, окончательно поговорив в доме Хилела. Этот разговор был частицей святости для меня в течение этого неуправляемого года. Хилел предоставил нам свою комнату. Хайа и я посмотрели друг на друга и сказали: «Ты знаешь, всё это действительно не может продолжаться». Потом мы легли в кровать Хиллела, крепко обнимая друг друга и плача. Это, казалось, длилось часами, потому что мы оба знали, что огромная любовь заканчивалась.

Я принял решение уйти из Университета в конце моего первого года. Мои занятия закончились, и снова я пошёл к тому же стенду с объявлениями о работе, но в этот раз я нашёл кое-что действительно интересное. Это была работа разнорабочего в кинокомпании графического искусства, и они платили десять долларов в час, что было больше минимальной зарплаты. У компании был маленький офис на Ла Бреа. Офис был современным и высокотехнологичным, а владелец компании Дэвид был очень наманикюренным, старомодно выглядящим геем. Только из наблюдений я мог сказать, что он управлял напряжённым, эффективным делом. Моё собеседование прошло хорошо (я уверен, что мне не повредило то, что я был восемнадцатилетним парнем), и я начал работать на следующий день.

Моя работа состояла из того, что я относил фильм разработчикам, был ответственен за мелкие наличные деньги и делал всё, что захочет Дэвид. Это была одна из первых компаний, специализирующихся на графической анимации для реклам и логотипов в сети. Дэвид занял «первый этаж» компьютерной анимации и делал на этом состояние. Даже при том, что я был всего лишь посыльным, он проникся ко мне и начал объяснять все эти сложные графические редакторы. Это не было чем-то сексуальным; с первого дня мы начали дискуссии гетеросексуал-гомосексуалист о предпочтении мужчин, а не женщин. Даже, несмотря на то, что я был воплощением того мальчика, которого он постоянно искал, он никогда не домогался меня и не давал мне почувствовать себя некомфортно на рабочем месте.

У меня не отняло много времени применить жизненный навык использовать ситуации в своих интересах. И когда шеф посылал купить какие-нибудь личные вещи для его дома, например стёганое одеяло, я обычно заказывал два одинаковых предмета и оставлял один себе. Никто никогда не замечал этого, а притом, что у него был дом на холмах, Феррари и Порше Каррера, я не думал, что ему чего-то не хватало. Он, должно быть, видел многое из этого, но не обращал внимания, потому что он не был куклой, но спускал мне всё с рук.

Для меня это было как летние каникулы, и я зарабатывал деньги быстрее, чем мог их тратить. Майк работал в ветеринарной лечебнице, а наш друг Джонни Карсон, который встречался с Хайей в средней школе, работал в Уорнер Бразерс. Долгие годы Майк и я мечтали о нашем собственном доме в Голливуде, поэтому мы втроём решили объединить наши ресурсы и сняли маленький милый дом рядом с кафе Формоза. Мы заселились в дом, но тремя неделями позже даже более хороший дом в конце квартала освободился для аренды. Двор там был больше и дешевле на пару сотен долларов в месяц. Поэтому мы изменили решение, добились возвращения предоплаты и переехали ниже по улице.

Довольно скоро стало очевидным, что ДжейКей превратился в очень странного человека из-за того, что вся его жизнь длилась с девяти до пяти в Уорнер. Майк и я не позволяли своей работе мешать вечеринкам, которые даже в первом доме состояли из частого употребления кокаина. Мы включали на полную би-сайд Police «Fall out», затем Майк и я принимали кокаин и бегали по дому, охваченные временной эйфорией мега-счастья. Мы поднимали руки высоко в воздух, чтобы остановить кровь, и начинали распевать: «Oh my God, oh my God, oh my God, this is a good one, this is the big one, this might be too much, oh no, it's not too much, I'm good, I'm good, oh this is incredible», и мы пели вместе с песней. А одному нормальному, не принимающему кокаин гражданину, приходилось иметь дело с этими двумя сумасшедшими, которые обращали больше внимания на свой собственный мир, чем на внешний.