Паутина - [132]

Я прижалась к стене возле двери, нутром чувствуя, что долго та не продержится, и не ошиблась: в следующий миг защелка отскочила и Ребекка ввалилась в ванную. В руках у нее был приставной столик с лестничной площадки; с его помощью она и справилась с дверью. Я подняла подставку над головой. Молниеносным движением Ребекка отшвырнула столик и бросилась на меня. В ее руке блеснул нож. Я закричала, и моя свободная рука инстинктивно метнулась вверх, чтобы отразить удар. Скользнув по локтю, нож вонзился в предплечье, а я, собрав все силы, нанесла удар сверху вниз зажатой в другой руке металлической подставкой. Спасая свою жизнь, я не сразу почувствовала, что ранена.

Мой удар попал в цель. Ребекка рухнула на пол как мешок с чем-то неживым, сыпучим, тяжелым.

Я в ужасе смотрела на обмякшее, недвижное тело. Прошло несколько секунд, прежде чем я заметила свою окровавленную руку; рана оказалась глубокой — густые красные капли шлепались на кафельные плитки пола рядом с лицом Ребекки.

И тогда я заплакала.

Эпилог

Я и сейчас отчаянно путаюсь в событиях, что произошли сразу после смерти Ребекки Фишер, — словно накачалась алкоголем или наркотиками. Мои воспоминания нельзя назвать туманными, скорее они смахивают на черные дыры в космосе; такие воспоминания никогда не всплывают в памяти от какого-нибудь внешнего толчка — нет, они исчезают навечно, как несохраненные данные с жесткого диска компьютера.

Кое-что я все же припоминаю, но высвечиваются отдельные образы, и общая картина возникает лишь на мгновение, чтобы так же внезапно исчезнуть. Так мощнейшая лампа, вспыхнув на одну наносекунду, выхватывает какую-то деталь в темной комнате — и ослепляет. Именно так мне вспоминаются те события; уж не знаю, такими ли я видела их в то время.

Помню телефон на столе в спальне, где я прежде никогда не была. На периферии моего зрения — смутно знакомые безделушки и фотографии, тусклый блеск металлических спинок кровати, сложенное покрывало, смятые простыни. Раненой и все еще кровоточащей рукой я снимаю трубку телефона. Рука обмотана полотенцем бледно-абрикосового цвета, по которому медленно расплывается кровавое пятно. Раздумываю, куда звонить сначала — в «скорую помощь» или в полицию.

Следующая вспышка: истерический рассказ в трубку, слова путаются, теряют смысл, будто я говорю на иностранном языке. Терпеливый голос на другом конце линии, который становится тревожным, когда я произношу мертвая. Полотенце у меня на руке уже алое, а не абрикосовое. Голова кружится, мир уплывает…

Еще вспышка: я тащусь мимо ванной и вижу кафель, заляпанный моей кровью, повсюду туалетные принадлежности. Смешались ароматы шампуня, пены для ванн, кондиционера. Запах провинциальной аптеки не сочетается с телом Лиз, распростертым на кафельном полу. В голове бьется назойливая мысль: «Не Лиз, а Ребекка. Ребекка».

Полицейские маячки, окрасившие в синий цвет вставку рифленого стекла на входной двери. Взволнованные голоса вокруг… все как в тумане. Светловолосый врач с темно-красным родимым пятном на щеке. Зарождающийся летний рассвет, когда машина «скорой помощи» привезла меня в больницу Борнмута.

Моя рана оказалась не столь серьезной, какой выглядела, но на руку тем не менее наложили десять стежков. Шрам останется на всю жизнь. Мне повезло, потому что мой шрам чаще всего будет скрыт под одеждой. Так сказали мне медсестры, когда суматоха немного стихла и мир снова успокоился. Только медсестры все ходили туда-сюда по палате, а мне сквозь сонную пелену, застилавшую глаза, казалось, что они исполняют бесконечный гавот.

Меня поместили в отдельную палату — больше для удобства полиции, чем для моего. Два полисмена, устроившись на стульях возле кровати, задавали мне вопросы, я машинально отвечала, чувствуя, как часть моего сознания то покидает реальность, то возвращается. Полицейские были вежливы и обходительны: то, что произошло, ужасно, и им неловко тревожить меня расспросами, но необходимо выяснить… Я рассказала им все от начала до конца.

После их ухода одна из сестер впустила в палату Карла. Он был бледен, волосы всклокочены, в глазах застыл ужас. Приехав домой, он обнаружил полдюжины полицейских на половине Лиз, а когда спросил, что случилось, то ему самому едва не понадобилась «скорая». «Слава Богу, что ты в порядке, — твердил он. — Слава Богу, что ты жива». Он был потрясен до глубины души и, судя по ошеломленному виду, не мог осознать, каким образом наши жизни так круто повернули в мир безумия и жестокости. «Если бы с тобой что-нибудь случилось…» Он осекся и умолк, поняв, как и я, что такой исход был более чем возможен.

Я думала, что надолго застряну в больнице, но уже в понедельник после обеда меня отпустили, снабдив инструкциями, как обрабатывать рану в домашних условиях, лекарствами и перевязочными средствами на ближайшие две недели. Домой меня повез Карл. Сначала мы безостановочно говорили о том, что произошло, но постепенно беседа сошла на нет. Я задремала, и мне мерещились домики цвета меда, пестрые пони, пасущиеся в полях, на зеленой траве темные заплаты теней от деревьев. Солнечный свет. Безлюдье. Покой.