Паутина - [110]

— Ни малейшего. Потому-то я так и волнуюсь.

Мир вокруг меня сжимался, с каждой секундой становился плотнее и горячее, вызывая клаустрофобию.

— Прости за беспокойство, Петра, но ты единственный человек, с которым она может поделиться. Если она позвонит и расскажет что-нибудь, дай мне знать, ладно? Ты только не подумай, что я шпионю за ней. Просто она молчит, и я понятия не имею, о чем она думает, и не знаю, как ей помочь.

— Не переживай, если что-то узнаю — тут же свяжусь с тобой. Но и ты держи меня в курсе ваших дел. Ох, Карл! Надеюсь, с ней все в порядке. Ты и вообразить не можешь, каково ей тогда пришлось…

— Догадываюсь. Она рассказывала. (Я представила себе его бледное, сосредоточенное лицо, внезапно дрогнувшее при взгляде на часы.) Слушай-ка, пора закругляться. Извини, что поднял тебя в такую рань. Но другой возможности поговорить с тобой, чтобы она не слышала, у меня просто нет…

— Не бери в голову. Мог бы и в четыре утра позвонить. Я и сама сейчас волнуюсь из-за нее. Береги ее и себя и…

Я поняла, что разговор закончен и через несколько секунд Карл поднимется в спальню. Аккуратно опустив трубку, я бесшумно вернулась в постель, одну щеку вдавила в подушку, а на вторую натянула одеяло. Плотно сомкнув веки, я вслушивалась в шаги на лестнице и представляла себе его появление в комнате: тревожный взгляд на меня и облегчение на лице, когда он понял, что я все еще сплю мертвым сном. Карл сел на кровать, потом вытянулся рядом со мной.

Мы лежали, касаясь друг друга, — и как будто на расстоянии в целую милю. Я не испытывала ни ненависти, ни неприязни к мужу и к своей лучшей подруге. Разумеется, они хотели мне только добра — как я могла их винить? Злобы и горечи во мне не было, но разброд в душе не исчез, и теперь я осталась с ним один на один.

С этой минуты я одна. Абсолютно одна. Я уже не могла позвонить Петре и поделиться своими чувствами — после звонка Карла она воспримет мои доводы как бред горячечного сознания: украденная папка, убитый кот, развязанная против меня кампания устрашения, которую только я и замечаю…

Я лежала, притворяясь спящей и даже не пытаясь уснуть. Казалось, что дом тоже притворяется. Он напоминал хищника, изготовившегося к прыжку.

37

После грабежа я была уверена, что, когда я остаюсь дома одна, хуже мне быть не может. Однако в понедельник утром убедилась, что бывает гораздо хуже. Едва Карл отправился на работу, подслушанный накануне разговор стал снова и снова прокручиваться у меня в голове, и чувство клаустрофобии сделалось непереносимым.

«Ты не можешь опять сбежать в Борнмут, — твердила я себе. — Там нет спасения. И все равно вернуться придется». Но внутренний голос звучал неубедительно. Поездка в Борнмут была неизбежна, как наступление ночи перед следующим днем. Я не просто хотела выбраться из дома, мне это было необходимо.

Перед уходом я пошла в кухню, чтобы вскипятить чай, как вдруг, к моему удивлению, раздался стук в заднюю дверь.

— Здравствуйте, моя милая, — приветствовала меня Лиз. — Не помешала?

В омуте одиночества я почему-то совсем забыла о ней и была неописуемо рада, увидев ее, улыбающуюся, на пороге. Выходит, не совсем я одинока, раз у меня есть хотя бы один верный союзник.

— Нет-нет, что вы! — воскликнула я с излишней горячностью и спешно добавила: — Заходите, чайник как раз закипает.

— Дай, думаю, погляжу, как вы справились с этой напастью. — Лиз присела к столу. — Пришла бы и раньше — вы же знаете, моя милая, как я к вам расположена, — но боялась помешать. Вам ведь столько надо было сделать.

— Да, но жизнь вроде налаживается. — Я с трудом растянула губы в улыбке.

— Похоже, что так. Молодцы стекольщики — ни за что не подумаешь, что всего неделю назад все окна разгромили.

Я успела заварить чай и, наполнив чашку, поставила перед Лиз.

— Так на что все же позарились воры? — спросила она, когда я тоже села к столу. — Надеюсь, ничего важного для вас не взяли?

— Разве только лампу в стиле Тиффани. — Я еще не успела осознать желания излить Лиз все свои тревоги, а слова уже слетели с губ: — Книгу украли! Книгу со статьей о Ребекке Фишер! И мою папку с документами, записями, фотографией — помните, я вам показывала? Я держала папку в гостевой спальне, они и туда добрались и все унесли…

Я запнулась, увидев потрясение на лице Лиз. Именно такой реакции я ждала от Карла, а от соседки никак не ожидала и постаралась ослабить впечатление от собственных слов.

— Еще кое-какие вещи стащили — правда, непонятно зачем, — быстро добавила я. — Древнюю камеру и приемник — словом, хлам. Я ничего не понимаю… Зачем грабителям понадобились материалы о Ребекке Фишер? Странно это как-то. Ненормально.

— Совершенно с вами согласна. — Ее голос дрогнул, и я заметила, что она старается взять себя в руки. — Знаете, Анна, не хочу вас тревожить, но пропажа папки… совсем не выглядит кражей, здесь что-то личное. Можете считать меня паникершей или истеричкой, но уж больно этот грабеж похож на вендетту. Кому-то очень не нравится ваше расследование.

Я не нашлась с ответом, ошеломленная тем, что Лиз высказала мое собственное заключение. Зная меня совсем недавно — в отличие от Карла и Петры, — она первая должна была бы усомниться в моем здравом смысле. Насколько, оказывается, порочна такая логика. Лиз ничего не знала о том, что со мной случилось в первом семестре, и ее мозг не затянут облаком предрассудков. Как единственный объективный человек, она способна увидеть опасность, которую Карл и Петра подсознательно приписывают моему больному воображению.