Пауки - [39]

Марко ушел из города гол как сокол и решил с этого дня не давать никому под проценты, но при первой же оказии не выдержал.

— Не глупи! — сказал он Маше, когда она стала отговаривать его. — Что мне иначе делать с этими деньгами, а если кто решил зажилить… бог с ними, пускай грабят.

Раде застал Марко перед домом; он просиживал тут летом целые дни, если не уходил в город; сидел, уставившись в землю, и покуривал трубку; крестьяне на весь год снабжали его табаком, и все же в пути, в поле, на посиделках он неизменно одалживался у кого-нибудь табаком, чтобы набить свою трубку.

Раде вытащил бутылку с молоком и сказал:

— Прихвати, Марко, домой, при случае принесу чего получше… сейчас не такое время…

Марко встал и, приняв бутылку, спросил:

— А тебе чего-нибудь нужно, Раде?

— Пустяки, малость денег…

Марко поднял на него свои масленые зеленоватые глаза и сказал:

— Понимаешь, я решил больше никому не давать взаймы… Суд мне голову снес, и было бы за что?.. Какая мне сейчас от этого радость?

— Ненадолго, всего до святой Катерины, хотя бы несколько талеров, очень меня одолжишь…

Маша прервала их разговор; скинув с плеч вязанку дров, она поздоровалась с Раде.

— Ступай, Маша, погляди, где корова, как бы чего не нашкодила! — кинул ей Марко.

Когда Маша ушла, он украдкой взглянул на Раде и продолжал:

— Дороги денежки, брат Раде… и люди ненадежные стали, нельзя положиться… Ах, да, — словно спохватился он, — ты-то ведь честного рода… А сколько тебе нужно?

— Талеров десять…

— Хорошо! Говоришь, вернешь на святую Катерину?.. Дам я тебе, только знай, плета за талер.

— Воля твоя… нужно мне очень!

— Подожди!

Марко вошел в дом и плотно прикрыл за собою дверь. Оглянувшись по сторонам, вынул камень из стены у самого пола и достал из дыры крепко перевязанную наволочку, в которой хранились деньги. Отсчитал нужную сумму — часть в золоте, часть в серебре (бумажных денег он не хранил после того, как мыши изгрызли несколько кредиток), и снова вдвинул камень на место.

— Вот тебе деньги, Раде! — сказал он, выйдя во двор, еще раз внимательно пересчитал и положил Раде на ладонь. Потом, взглянув на него в упор своими прозрачными маслеными глазами, продолжал: — Бери… Полагаюсь на бога и на твою совесть!..

А когда Раде, спрятав деньги, направился к выходу, Марко, словно вспомнив что-то, крикнул ему вслед:

— Вспаши-ка мне несколько борозд, вон тут, перед домом: что тебе стоит, брат?

Маша следила за Раде и, забежав вперед, встретила его на дороге. Он был задумчив, невесел.

— Раде, милый… что с тобой? — отвлекая его от тяжелых дум, спросила Маша. — Давно мы с тобой не видались!

— Да ведь только что разговаривали, — спокойно ответил он.

— Такие встречи не в счет, а вот те… — Дрожа от возбуждения, она приблизила свое лицо к его губам. — Поцелуй меня, Раде! — попросила она и сама же ответила… — Не хочешь, не нужна тебе стала… Ты прав… Убей меня, Раде! Чуть я тебе не изменила! — Глаза ее наполнились слезами, горло судорожно сжалось, она умолкла.

— Чего плачешь? — озираясь, спросил Раде.

— Убей меня!

— Скажи, в чем дело?

— Стыдно мне, а так все равно… Но когда я подле тебя, жжет здесь…

— Говори!

— Чуть не обманула тебя, и с кем? С отцом Вране… совсем охмурил своими речами… чуть не уступила…

— Что ж! — отозвался Раде. — Он тоже мужчина!

Маша подняла голову и взглянула на Раде; ее полные слез глаза сверкнули на солнце.

— Неужели тебе безразлично? — с усилием проговорила она. Отвернулась и, задыхаясь от рыданий, пошла к дому. Сделав несколько шагов, остановилась, обернулась к нему.

Раде ждал. Но, увидав, что она не возвращается, зашагал своей дорогой.

Тогда Маша позвала его:

— Раде!

Он оглянулся и, как бы колеблясь, замедлил шаги. Маша кинулась к нему, страстно обняла и, целуя, шепнула:

— За что меня убиваешь? Куда девалась наша любовь и верность, Раде, скажи!

— Пусти меня, Маша!.. — отозвался он. — Заели меня нужда и забота! Дома голодные дети ждут. Не знаешь ты, Маша, что значит, когда дети здоровые, а есть просят… ни к чему нет охоты. Прощай, Маша! — и, улыбнувшись, высвободился из ее объятий.

— Прощай, Раде! — рыдая, промолвила Маша; точно прикованная к месту, стояла она и, не отрываясь, глядела ему вслед, а он, залитый солнцем, высокий, статный и, казалось, совсем беззаботный, спешил куда-то и наконец не стало его видно.

Около десяти часов газда Йово спустился из своей квартиры в контору. Весь потный сел за стол, отстегнул воротник и взялся за газеты.

Он увлекался переводным сентиментальным романом, который печатался во вкладном листе газеты, и вообще охотно почитывал на досуге романтические и криминальные истории; изрядное количество такого же содержания книг стояло на этажерке, подле вертгеймовской кассы.

На дворе стояла невыносимая жара, солнечные лучи пробивались сквозь завешенное окно и слепили глаза. Чтение прервал почтальон, он торопливо передал газде утреннюю почту: газеты, торговые и частные письма и толстый сверток детского «Забавника», который газда ежемесячно отдавал по доброте сердечной местному учителю для неимущих школьников.

Потом писарь городской управы принес служебные бумаги на подпись господину городскому голове.