Пауки - [35]

— Просвещению содействовали бы также кооперативные кассы, впрочем, они и так пойдут ему на пользу, — заметил отец Вране и покосился на фра Носе.

— Ну, конечно, помогут, — подтвердил газда Йово, догадавшись, на что намекает хозяин. Он вспомнил, какие убытки причинил ему отец Вране зимой, закупив сено для членов кассы: и кто скажет, делает ли он это по доброте сердечной или ради какой-то цели?

Но вот неожиданно для всех поднялся отец Дионисий.

Осоловевшие от вина и обильной пищи, гости уставились на очередного оратора; его уже начавшая седеть борода тряслась, взгляд был живой и пронзительный.

Отец Дионисий провозгласил здравицу за отца Вране, друга народа, всеми уважаемого, великодушного человека, и добавил, что, по его мнению, тот, кто не честен, не может быть добрым пастырем.

Поэтому да пошлет господь бог много лет жизни честнейшему отцу Вране, виновнику нынешнего торжества.

На этот раз крики «Да здравствует!» прозвучали особенно громко; молодой монах снова вдохновенно затянул «Многая лета», и снова фратеры заглушили его, дружно подхватив: «Много лет счастливым будь!»

Отец Дионисий был явно раздосадован: могли бы хоть после его здравицы спеть «Многая лета» по-православному…

Когда восторги наконец утихли, поднялся отец Вране: лицо его сразу посерьезнело, он покусывал нижнюю губу, даже подбородок у него сморщился. Отец Вране поблагодарил ораторов; он, конечно, понимает, что, провозглашая такие тосты, ему оказывают честь лишь как сыну нашей общей многострадальной родины, над которой нависли черные тучи, угрожая ей гибелью. Нашу истерзанную родину можно сравнить с безутешной вдовицей, облачившейся в траур и распустившей косы, всякий ведь может обидеть беззащитную. И все же родина страшится не столько иноземных врагов, сколько скорбит душою при виде родных сыновей, ее плоти и крови, которые предают ее, откалываются от нее. Есть у нашего отечества крепкие как сталь патриоты и защитники, которых и сегодня следовало бы с признательностью помянуть; но я воздержусь от сего ради нашего единства, ибо я и мои единомышленники стоим «за единение добрых ради добра», поскольку мы дети единого двуплеменного народа, и во славу нашей прекрасной родины мы выпьем до дна и споем «Прекрасна наша родина…»[7].

Первыми поднялись фратеры, раньше всех фра Йосе. Грузный газда Йово замешкался, отец Дионисий покосился на молодого монаха и встал.

— Шапки долой! — загремел фра Йосе. — Эй, вы там! — крикнул он крестьянам, которые спокойно стояли поодаль, глазея на веселую компанию.

— Должно быть, хотят помолиться, поблагодарить господа бога за обильный обед! — сказал один из крестьян, снимая шапку.

И фратеры заревели изо всей мочи песню, громко, с увлечением.

Газда Йово подтягивал про себя, он ведь никогда не пел. Газда стоял, опершись руками о стол, его бледное, одутловатое лицо вытянулось, стало напряженным, казалось, он сдерживается изо всех сил, чтобы не разразиться раскатистым хохотом, крючковатый нос опустился, глаза пугливо забегали, но это продолжалось недолго, — едва песня окончилась, лицо его приняло прежнее выражение.

— Держатся вполне скромно, не вызывающе, — шепнул отцу Дионисию молодой монах, отец Лаврентий, — даже слова «хорват» не произнесли… Не поминайте и вы сербов, когда будете провозглашать здравицу за народ! Долг платежом красен!

— А ты им веришь? — вполголоса возразил отец Дионисий, окинув проницательным взглядом всю компанию. Убедившись, что все увлеклись какими-то веселыми разговорами, он продолжал: — Ты им веришь? Пускай, брат, бог пошлет им того, чего они нам желают! Особенно фратеры… Почему же тогда они поддерживают униатского попа, который в голодные годы торгует душами наших людей?! Да потому, что фратеры полагают, будто наши могут изменить своей вере за несколько мер кукурузы!..

— Вы опять за свое, — заметил молодой монах, опасаясь, как бы отец Дионисий спьяна не замутил единение…

— Брось ты их!.. Если они обманывают, обману и я…

— Правильно!

Снова поднялся старый отец Дионисий и произнес:

— Мы позабыли, предавшись веселью, осушить чарку за здоровье — угадайте кого? — за кровь нашу и плоть, за здравие нашего народа и той и другой веры.

— Отлично! — вмешался газда Йово.

— Вам известно, — продолжал старик, — как сражался наш народ с нехристями, защищая веру своих отцов… Вспомним же, что и мы вышли из народа, поклянемся, что будем учить народ только добру! Пусть господь надолго сохранит жизнь нашего двуплеменного народа той и другой веры!.. Да здравствует народ!

— Да здравствует! — грянуло в один голос все общество, и подхватили крестьяне, привычные к застольным здравицам.

Отец Вране заметил среди толпы зрителей Машиного мужа Марко, подозвал его и поднес полный стакан вина.

Гости развеселились, сыпали шутками, пели, поддразнивали друг друга. Кто-то из молодых кинул хлебный шарик в Машу, попал в шапочку, и она, улыбаясь, убежала в кухню. За ней поспешил Марко, чтобы собрать в платок остатки обеда.

После черного кофе все встали из-за стола. Фра Йере разбирал сон, но фра Йосе помешал ему.

— Братья не должны разлучаться, — сказал он.

Толстому фратеру пришлось ограничиться ленивой прогулкой по саду, пока желудок переварит обильную пищу. Но, оставшись в одиночестве, вдали от веселой компании, он улегся отдохнуть в тень под деревом, всецело занятый своим пищеварением.