Паучиха - [2]

Убаюкала Анчутка Филькину совесть, заговорила кровную жалость.

- Ладно! - отмахнулся Филька от зуды. - Загляну на неделе к Паруне.

Анчутка и неделить не стала. Из теплой постели к Паруне явилась.

- Ай дрыхнешь, нагулявшись?

- Не с твоим гуляно, не тобой пытано... - осерчала хозяйка. - Чего ты с утра, не оглядевшись, людей будоражишь? Дело, што ль, пытаешь?

- Дело, Парунюшка, дело! Полный короб принесла. Слушай сюды. На неделе Филимон мой со сговором к тебе пожалует. Так уж ты не сусолься шибко-то, Парунюшка.

- Ишь чо! - удивилась Паруня. - Али ты своему Фильке осточертела?

- Вот уж наляпала! - усмехнулась Анчутка. - Да в нашем дворе женихов-то лопатой греби.

- Уж не Петруха ли по мне занемог?

- Не... Петруха ж остолоп еще. Семен квохчется. Сам-то он, вишь, какой стеснительный?

- Буде вракать! На кой леший припала мне болячка ваша?

- Болячка то он болячка, да на каком теле сидит! Род-то какой тебе честь оказывает!

- Мне что ж от вашей чести, али соху за нее прицепить можно?

- Фу ты, простоухая! Семен-то не сегодня завтра того... упокой душу... А ты тем временем Петруху приручи. В одно хозяйство пойдет. Чего тебе терять-то?

- Ишь ты, чумичка подлая! - подскочила Паруня. - Мало тебе Семена, ты еще и Петруху думаешь под себя посадить! Две шеи ей подставляй! Не широко ли сидеть будет?

- Я чо такого сказала? Ты пошто в пузырь-то лезешь? Глядите на нее! Я к ней сватом, а она - ухватом. Ну я пойду, коли так. Другую поищу.

- Погодь, Нюрка, - позвала было сваху Паруня. - Договорить надо.

- С Филькой договаривай.

Договорились, однако, Паруня с Филькой. Уж и пела в тот день Дарья-Паучиха за плетнем своим. Анчутка сколь разов ладила кол из плетня выправить да по горбу Дарью накостылять.

В ночь перед Семеновой свадьбой занялась огнем Паучихина пластянка, со всех четырех сторон полыхнула жарко. И костей Дарьиных не доискались потом.

А неделей, после венчанья, Паруня зафондебобилась:

- Широк ваш двор, да правит в нем вор. Дели добро! Своею печкой тепло добывать будем. И Семен, знать, от досады за Дарью тоже в лад с Паруней уперся:

- Дели, Филька, покуда я сам не приступил!

Ох и не ждала Анчутка такого выверта. Однако скоро вожжу на кулак намотала, уперлась дужно и повернула в свой огород:

- Кто ж о такую пору-времечко дележ ведет? Буде кочевряжиться. Скирды завершим, зерно обмолотим, картошку приберем... Там и дели-распределяйся.

А у самой на уме: “По осени, должно, Сенька окочурится, Паруню тогда - в гриву! В гриву ее, шленку-чужедворку! Иди, свою банешку топи!”

А уж самой недужится, а уж самой неможется. Гробит Сеньку работой, голодухой добивает. Полевая работа Паруню мужиком сделала: днюет и ночует со деверьями на жнитве да на зяби, на покосе да на озими. А Сенька чахнет на глазах, еле двор перемогает. Только и сила в нем, что до Дарьиного плетня доползет и ляжет, ляжет и задремлет на солнышке. Тепло ему там, будто земля еще с пожару не остыла.

Сладили крестьяне полевки; братья с новой снохой на ярмарку собрались.

Паруня наказывает Семену:

- Ты, Сеньша, не бегай под Нюркой. Горб-то свой не подставляй под ведьму киевскую. Разумей себя: старшой ить ты.

Ну, съехали со двора обозники, постояла Нюрка у ворот покрасовалась и домой вернулась.

Вернулась и Сеньку в бок.

- Неча болявки належивать! Велика ли работа: по лопатке, по ведрышку... Погреб под картошку приготовь, отвори... пущай ветряет.

Погреб тот у бани самим Парамонычем был вырыт. Когда рыл его Парамоныч, сказывал: “В погребе чегой-то шибко слыхать, как Дарья поет. То ли жила какая идет со двора ее подземно в нутро погреба?”

Покуда Семен добрел до места, колечки цветастые в глазах закрутились, заширились... А работу надо делать, не то Нюрка поедом заест.

Поскреб Семен сколько-то, покидал наружу сор, подмел донышко, выбрался кое-как и прилег передохнуть у Дарьиного плетешка. Тепла земля озноб сняла, косточки на место приткнула, чтоб не тряслись, и приголубила хворого до дремоты.

Анчутка пришла на работу глянуть и заорала, торкнувши Семена ногою в бок:

- Я тя за сном послала? За сном я тебя послала, морда слепошарая?!

- Ну чего ты, Анна, злом рот поганишь? - не утерпел Семен. - Почистил я. И лесенка вона... на ветерке... Пущай обыгает.

- Обыгает... - перевернуло Анчутку. - Черт бы тебя обыгал, притвора. Поди хворосту накидай! Подожги дымно. Червяка всякого, паучишек повыкури.

- Да чисто в погребе, сама погляди. Сухо да чисто.

- Где сухо? Где сухо? Вон в углах... Нагнись ты!

Нагнулся Семен над погребом, Анчутка и саданула его: спину, мол, боишься переломить. Ухватился болезненный за погребушный край, да слабые руки ослушались - сорвались. Ухнулся Семен об глинистое дно, простонал и умолк.

- Так тебя! - крикнула в погреб Анчутка. - Посиди тут денек-другой. Может подохнешь быстрей.

Хлобыстнула его творилом и ушла во двор.

А Семен как упал на дно, так и не мог подняться. Кое-как дополз до стеночки, спиной привалился. Так и просидел в погребе до темноты. От холода, знать, опамятовал. Вспомнил, что было, и заплакал без стону и причету. И впервой подумал Семен о смерти как об избавлении.

Чу! Песня!

То ли смерть идет, то ли жизнь возвращается? То ли мерещится Семену во бреду Дарьин голос?