Что ж, остается надеяться, что он по-прежнему будет "уважать мою честь". Он уже прошелся насчет моего наряда — сказал, что я одета, как мужчина или как una puta[89]. Спасибо и на этом. Хорошо еще, что я догадалась изобразить негодование, заявив, что в моем времени так одеваются респектабельные дамы. Он вроде как извинился. Сказал, что я белая женщина, хоть и еретичка. С индианкой он, конечно, вел бы себя иначе. Что он предпримет дальше? Что ему от меня нужно? Не знаю. Вероятно, он и сам пока не решил. А если бы подобная возможность представилась мне, что сделала бы я? Каково это, быть богом? Трудно сохранять хладнокровие, когда от движения твоего пальца может измениться вся история.
— Направо. А теперь помедленнее.
Мы проплываем над Юниверсити-авеню, пересекаем Миддлфилд, и — вот она, Плаза. Здесь моя улица. Приехали.
— Стоп!
Мы останавливаемся. Я гляжу через его плечо на квадратное здание, которое находится в двадцати футах перед нами и десятью футами ниже. В окнах — темнота.
— Я живу на верхнем этаже.
— У вас найдется место для этой колесницы?
Судорожно глотаю.
— Да, в самой большой комнате. Вот за этими окнами, в самом углу, футах в э-э… (сколько их там, черт побери?) Футах в трех от стены.
Испанский фут шестнадцатого века вряд ли сильно отличается от современного английского.
Похоже, что так. Кастелар подается вперед, вглядывается и что-то прикидывает. У меня отчаянно колотится сердце. Прошибает пот. Сейчас он совершит квантовый скачок через пространство (нет, не через пространство, а в обход его, так что ли?) И появится в моей гостиной. А если мы очутимся там, где уже что-то есть?
Нет, он уже потренировался на Галапагосах. Представляю, что он чувствовал! Но определенные выводы он сделал и даже попытался растолковать их мне. Насколько я понимаю, на языке двадцатого века это звучит так: вы переходите из одной точки пространственно-временного континуума непосредственно в другую. Возможно это перемещение осуществляется через особую "лазейку" (тут я смутно вспомнила статьи в журналах "Сайентифик Америкен", "Сайенс ньюс" и "Аналог"); при этом на одно мгновение ваши размеры становятся равными нулю, а затем, снова расширяясь до своих прежних габаритов, вы заполняете соответствующий объем в точке назначения, вытесняя из него всю материю. Скажем, молекулы воздуха. Луис установил, что небольшие твердые предметы тоже отодвигаются в сторону. В случае более крупных тел этот аппарат вместе с вами оказывается рядышком с тем местом, куда вы нацелились. Здесь, наверное, происходит взаимное смещение. Действие равно противодействию. Все сходится, сэр Исаак?
Но не все так просто. Что если Кастелар допустит грубый просчет, и мы врежемся в стену? Она несомненно рухнет. Во все стороны, словно шрапнель, полетят кирпичи, куски штукатурки, заклепки, болты… Они изрешетят меня. А потом — падение на этой тяжелой машине с высоты в десять или двенадцать футов…
— Святой Иаков, — слышу я молитву Кастелара, — не оставь нас…
Я чувствую его движения. Бум-с!
Мы на месте, зависли в нескольких дюймах над полом. Он сажает машину. Прибыли.
Сквозь оконные стекла с улицы проникает неяркий свет. Слезаем. Колени подгибаются. Хочу сделать шаг, но Кастелар, словно клещами, сжимает мою руку.
— Ни с места! — приказывает он.
— Я просто хочу сделать так, чтобы стало светлее.
— Я должен убедиться, что вы делаете именно это, миледи.
Он идет за мной. Когда я щелкаю выключателем и яркий свет заливает комнату, он от неожиданности застывает на месте. Его пальцы снова впиваются мне в руку.
— О-о!
Он отпускает меня и начинает осматриваться.
Электрические лампочки он мог видеть на острове Санта-Крус. Но Пуэрто-Айора — бедная деревушка, а в дома персонала станции он вряд ли заглядывал. Нужно попытаться взглянуть на окружающее его глазами. Сложно. Для меня все это привычно. А что видит здесь он, человек из другой эпохи?
Машина занимает большую часть ковра. Она загораживает мой стол, тахту, буфет и стеллаж с книгами. Опрокинуты два стула. Дальше — четвертая стена с дверью в прихожую. Слева — ванная комната и кладовка, справа — спальня и стенной шкаф. В самом конце — кухня. Эти двери закрыты. Каморка! И все же я готова поспорить, что в шестнадцатом столетии в таких условиях жили только богатые купцы.
— Так много книг? — сразу удивляется он. — Вы же не можете быть духовным лицом.
А между тем у меня их, наверное, не больше сотни, включая учебники. А ведь Гутенберг жил до Колумба.
— Какие безобразные переплеты!
Кажется, это помогло испанцу снова обрести уверенность. Думаю, что в его время книги все еще были редкостью и стоили дорого. И не существовало книг в мягкой обложке.
Увидев стопку журналов, он качает головой. Должно быть, эти обложки кажутся ему слишком яркими.
— Покажи мне свои комнаты, — не слишком вежливо просит он.
Я так и поступаю, стараясь получше объяснить, что к чему. Водопроводные краны и туалеты со сливом он уже видел в Пуэрто-Айоре.
— Ах, как хочется принять ванну! — вздыхаю я.
Дайте мне возможность встать под горячий душ и надеть чистое белье, дон Луис, и после этого можете оставить себе свой рай!
