Патриот - [29]

– Извините, товарищи, – сказал он. – Я не хотел грубить. У меня невралгия, я принимаю сильнодействующие препараты. Побочные эффекты… Спутанность сознания… так называемая «пелена»…

– Погодите, – сказал тощий прокурорчик, тревожно вздрогнув. – Вы что же, не в здравом уме?

– Не знаю, – признался Знаев, кротко вздохнув. – Всё как в тумане. Половину того, что вы говорите, я не слышу.

– Но вы поняли суть дела?

– Понял. Обвинение по восьми статьям. Живу по месту прописки, из страны не выезжаю. Буду брыкаться – посадите в камеру. Чего тут не понять?

– Хорошо, – похвалил прокурор постарше. – Иметь дело с понимающим человеком – тоже удовольствие. До свидания, Сергей Витальевич.

Знаев тут же встал.

– Один вопрос, – произнёс толстый прокурор. – Слушайте, а вот этот… ну… ваш супермаркет… «Готовь сани летом».

– «Готовься к войне».

– Да. Зачем он был нужен?

– Уже не помню. Это было давно. Теперь готовиться не надо. Надо участвовать.

– В войне?

– Ага, – сказал Знаев. – Скажите, пожалуйста, а что будет, если я уеду на Донбасс? Это считается за нарушение подписки о невыезде?

Все трое сильно удивились, переглянулись и даже немного испугались, особенно тощий прокурорчик.

– А что вам там делать? – удивился мальчишка-опер. – Россия с Украиной не воюет.

Толстый прокурор выпятил грудь.

– Никакого Донбасса! – приказал он. – Чтоб я этого больше не слышал! Идите. Мы вызовем вас повесткой.

– До свидания, – сказал Знаев. – В любое время я к вашим услугам.

Мальчишка-опер вышел вместе с ним, довёл до проходной.

Хотелось ещё поиздеваться, спросить потихоньку, какую именно сумму заплатил миллиардер Молнин за голову бывшего банкира, но благоразумие победило. Вряд ли юный страж закона получил от миллиардера хоть один мятый доллар. Низших чинов к таким делам не подпускают. Низшие чины ищут себе богатых друзей самостоятельно.

Когда-то у Знаева тоже были полезные связи среди людей в погонах с большими звёздами. Но денег не стало – и полезные связи перестали быть полезными.

Поэтому бедняки выгодны государству. Бедняку нечем подкупить прокурора.

17

От Пятницкой улицы до Таганки – полчаса пешком, через Большой Краснохолмский мост, широкий, продуваемый немилосердными ветрами. Редкие пешеходы бредут по краям его, отворачивая лица от клубов пыли и выхлопного смрада, словно бедуины, застигнутые песчаной бурей.

Пока шёл, позвонил Алексу Горохову, подробно всё рассказал. Телефон, скорее всего, прослушивали, но это было уже неважно. Выслушав, опытный Горохов глухо хмыкнул: я так и думал, «Ландыш» будет нагибать тебя через ментов; или отдашь магазин, или сядешь лет на восемь. Не ссы, грубо ответил Знаев, ещё не вечер; ещё повоюем, брат. Кстати, как твой брат? Хуже, ответил Алекс, в больницу буду устраивать, но ты, шеф, лучше сейчас не забивай голову… Дурак ты, сказал Знаев, чем же нам с тобой забивать головы, как не здоровьем наших родных? Тех, кого мы любим? А я его никогда не любил, ответил Алекс. Как брата – любил, по-родственному, а вообще – нет. Разве так бывает? – спросил Знаев. Бывает, ответил Горохов; тебя ждать сегодня?

Обязательно, Алекс. Обязательно. У меня только двое вас осталось. Тех, кто меня всегда ждёт. Ты и моя любимая женщина.

Садовое кольцо скрежетало и стонало железными стонами. Но, едва Знаев, по периферии обогнув Таганскую площадь, свернул в переулок, – пыль и смог пропали, вытесненные ветром с близкой реки, и рёв техники пропал тоже, и отдалённое эхо той, настоящей, ватной московской тишины а-ля Гиляровский прошелестело вдоль строя прижатых друг к другу домов.

Тут же захотелось поесть чего-нибудь густого и жирного и забраться под толстое одеяло с толстой книгой, написанной густо и жирно.

Искомое здание – новодел – состояло из стеклянных стен и вертящихся дверей; гостиница.

С обратной стороны огромного окна долговязый пролетарий в комбинезоне натирал стеклянную плоскость особой шваброй, доводя прозрачность до ненужного, в общем, идеала. За спиной пролетария сверкали никелированные рамы и горбы спортивных снарядов. Несколько женщин с мускулистыми попами энергично стремились в будущее, попирая резину беговых дорожек. «Отель и спортивный зал для богатых, – сообразил Знаев. – Ветерок с близкой реки нынче дорого стоит. Что же делает здесь мой потомок?»

Меж тем труженик в синем комбезе перешагнул через свои пластиковые вёдра и посмотрел изнутри через стекло.

За прозрачной преградой Знаев увидел самого себя во плоти. Как цветную гибкую рыбу внутри аквариума.

Тот, второй Знаев узнал первого, кивнул сдержанно – и вышел; делово обтёр мокрые ладони о синюю грудь. Смотрел сосредоточенно.

Двухметровое дитя, сероглазое, некрасивое, протянуло молча руку-жердину.

Сын, потомок, плоть от плоти.

Он был очень похож.

Упрямо, благородно посаженная голова – от матери. Остальное – от отца: узкие губы, лоб клином, ледащий зад, марлевые брови, длинный нос. Полный набор тусклого русского блондина, то ли нордического, то ли чухонского, а короче сказать – рязанского.

Знаев понимал, что никакая традиционная отцовско-сыновняя коммуникация меж ними в принципе невозможна. Вдруг появившийся папаша проиграл сыну до своего появления. Может быть, через год, встречаясь регулярно, они станут приятелями – но это ничего не изменит. В любой момент сын скажет отцу: «Ты мне не отец» – и внезапный папаша заткнётся в тряпочку.