Патриот - [29]

Затворилась дверь, Хасанов успел заметить, как потянулись к умывальнику первые соседи. Заспанные лица, за щеками и в руках зубные щётки, пялятся в спину девушке с любопытством. Наверное, пока шла по коридору, грохоча своим эскортом, всех перебудила.

Ислам только сейчас сообразил, что сидит полностью одетый, в застёгнутой куртке, шапке и перчатках. Куда он собрался в таком виде? Вызволять Яно? Бред. Интересно, кстати, связался ли кто-нибудь с его мифическим дядей? Наверняка. А хотя — обязаны ли они что-то ему сообщать? Яно вроде как уже совершеннолетний, да и российское гражданство есть… хотя что такое совершеннолетие для свалившегося с луны человечка?..

Они отправят его на опыты. Точно. Будут выпытывать, откуда он прилетел.

Ислам начал раздеваться, на полдороге остановился и стал одеваться обратно. Не спать же ложиться.

Он отправляется в клуб. Оскальзывается на ступенях, прохлада утра напоминает о забытом шарфе. Всё равно: идти не далеко… Терпит бурчание охранника, которому чуть не своротил со стола стопку журналов, и пробирается коридорами первого этажа до нужной двери.

Она распахнута настежь, и пароля никто не спрашивает. Наружу выползают все те запахи, что успели там накопиться; среди них вонь прокисшего вина. Ислам водит руками: всё как будто в тумане, даже лучи света бьют из окна дымными столбами. Кашляет, пытаясь разогнать руками дым, но тот только лениво клубится между пальцами. Всё равно что пытаться разогнать воздух… Аллах, да чего они тут праздновали? Вот и коробка из-под дешёвого «Каберне». А вот и ещё одна. Будто в маленьком помещении бушевало торнадо, большая часть вещей исчезла, оставшееся не на своих местах. Под ногами попадаются тетради и книги. Картонные коробки пропали, кроме одной, в которой блестит, словно груда драгоценностей, битое стекло. В мусорное ведро аккуратно сложены пустые тюбики из-под краски.

Ясно. Господа протестующие решили убраться подобру-поздорову. Но этот запах… сжечь они тут за собой, что ли, всё пытались? Ух ты. Что это там торчит, из-за рояля? Нога?..

Ислам по широкой дуге обходит рояль, с полминуты, склонив голову набок, разглядывает привалившегося к нему человека. Наконец усаживается рядом на четвереньки.

Слава поднимает веки, вяло хлопает по ковру рядом с собой. Присаживайся, мол. Пытается убрать оттуда какую-то стекляшку, но стекляшка отползает от непослушных пальцев, он тянется следом и едва не заваливается на бок.

Ислам вынимает из его рта самокрутку, придирчиво её осматривает.

Так вот чем тут воняет…

— Где ты это взял?

Слава пытается собрать расползающееся лицо. Хмурится, и одна бровь почти наползла на веко. Движения размашистые, крупные, обыкновенные движения пьяного человека, сознание в глазах подёрнуто дымкой, но по-прежнему злое. Кажется, напивался он целеустремлённо, заливая в себя бокал за бокалом, размягчая напряжённые до консистенции дерева мышцы. С ненавистью, неподвижным взглядом смотрел на пакет вина. Растоптал первый, когда он опустел, и зарядил в обойму второй.

А потом, когда вино подействовало недостаточно сильно, так же яростно заталкивал в себя дым. Тело теперь мягкое, кажется, дотронешься пальцами и останутся отпечатки, однако разум всё так же напряжён, натянут, как арбалетная тетива.

— А что? — говорит он с усилием. — Мы же кружок со… сопротивления. В помещении должно быть что-нибудь, чем можно нарушить закон. Не так?

Ислам не стал спорить.

— Что у вас тут случилось? Где все?

— Не знаю. Клуб распущен. Они все… это… распустились. Тебе рассказала Натали, как мы ночью отжигали?

— Конечно, рассказала. Ты уже знаешь, что вы идиоты? Сами-то ладно. Мне вас не очень жалко. Но мальчишку зачем было втягивать?

Ислама понесло, каждое слово впечатывает в лицо Славы, слушает с удовлетворением, с каким звуком хлещет оно его по щекам:

— Только не нужно мне сейчас лечить про то, что таким образом вы обучаете молодёжь. Понимаешь, он европеец. Ему посрать на ваши — наши — проблемы, на это ваше сопротивление. Он отучится и вернётся к себе.

— Он…

— Просто восторженный ребёнок. Ты вроде не идиот. Ты же знал.

Снова делает усилие, собирает себя в кулак. Снова тот самый Слава, со вздёрнутым подбородком и словами, увесистыми, как камни.

— Мне нужны такие люди. Всякие люди. Мы все боремся за правое дело, а правое дело вне наций и народов. Один человек не может ничего, но когда людей много… Как пальцы, собирающиеся в кулак… как…

Снова всё расплывается в алкогольном озере, а глаза мелеют, серебрятся белками глубоко во впадинах глазниц.

— Прости меня, — голос растекается, как сливочное масло на жаре. — Ты меня простишь, мужик?

— Да иди ты…

Взлетает ладонь. Славе удалось это с трудом, и воздух давит на суставы пальцев, заставляя их сгибаться.

— Дай мне до…сказать. Если бы не Яно, нас бы поймали. Меня и Натали точно бы поймали.

— О чём ты? — говорит Ислам. Он поднимается на ноги и брезгливо шевелит носком ботинка коробку из-под вина.

— Натали думает, у него отнялись от ужаса ноги. Но Яно не так прост, не-еет, ноги тут ни при чём. Он увидел, что нас всё равно догонят, как бы быстро мы не бежали. Там был переулок, знаешь, такой… — неясное движение рукой, — очень узкий и длинный. Троим бежать там очень трудно. И он остался, загородил собой нас.