Патриот - [26]

С опозданием прикатил из Эстонии Яно, и жизнь начала обретать краски — в прямом смысле. Запоздало нарядил маленькую искусственную ёлочку, раскидал по комнате (только на своей половине!) конфетти и искусственный снег. Под столом нашли убежище два игрушечных оленя, а люстра обросла жизнерадостной лапшой дождика.

Спрашивает:

— Ты чего такой унылый?

— Ничего.

— Может, твою половину тоже украсить?

— Отстань.

Исламу стало противно, и он пошёл искать Мишу.

— Напиваться? — переспрашивает он. — В такое время? Да ты совсем с ума съехал. Завтра вечером я один, что ль, матан сдаю? Выпрут из этой каталажки, и дело с концом.

— Я ставлю.

— Ах так? Ну ладно, пошли.

Чем закончился день, Ислам не помнит.

Первые пару дней после расставания с Катей совершенно не тянуло напиваться. Казалось, вот замутишь чем-нибудь сознание и забудешь какую-нибудь важную мелочь. Исламу ничего забывать не хотелось. Совсем.

Всё вокруг обретало болезненную чёткость, будто раньше смотрел на вещи через мутное стекло, а теперь это стекло разлетелось, и в ноздри ударил пронзительный январский ветер.

Эти два дня Хасанов привыкал к новому миру. Ходил, буквально держась за стеночку. А потом отпустило и теперь вдруг нестерпимо потянуло напиться. Уже не страшно было что-то потерять — всё равно не получится. Прошлое, будто бы раскалённым железом на крупе рогатого скота, оставило на нём свою отметину.

Он завалил два экзамена из пяти. Один сдал на трояк, два других на четыре, выехал верхом на старых знаниях. И то физику ему зачли, честно говоря, просто из жалости. На экзаменах он сидел, будто даос, постигший, что просветления на свете нет и не предвидится.

* * *

Спустя какое-то время Катя исчезла из университета. Как-то на выходе из общаги, где отупевшие от сессии студенты лихорадочно курили и глотали свежий воздух, к Исламу подлетел паренёк.

— Эй, — говорит. — Что с Катюхой? С Аксёновой?

Вроде бы из её группы. Кажется, они даже пару раз здоровались на улице.

— А что с ней?

— Так ты не в курсе?

— Нет. Мы больше не общаемся. Что с ней?

— Никто не знает. Исчезла, и всё. Взяла академ. Думал, может, ты в курсе, что у неё случилось.

Хасанов был рад услышать хоть какие-то известия. Стрельнул у паренька сигарету и закурил, присев на ступеньки. Резкость окружающего навалилась с новой силой.

Парень топтался рядом, в своём куцем пальтишке, в серой, модно завёрнутой назад шапочке и с серьгой в ухе. Больше ничего он рассказать не мог.

— Машка, ну, девчонка, что по соседству живёт, говорит, вещи она не забирала.

— Это та, у которой играло радио?

— Что? Какое радио?

Парень напоминал тонкокостного цыплёнка, прыгал на морозе, помахивая щуплыми руками и выпуская облака пара.

— Забудь. Наверное, ещё вернётся.

— Кто же знает. Академ-то взяла. Ну ладно. Я пойду.

Парень пропал, и Ислам, грея лёгкие никотином, представлял, что она полетела не домой. Если бы заявились её родители и подняли кипеж о том, куда пропала их дочь, он бы не испугался. Наверняка она улетела в Питер. Может быть, написала только брату, а тому не хватило сказать духу предкам.

Она похожа на человека, который мог так поступить. Совершенно безумная девушка.

Когда не было работы, после учёбы Ислам забредал с бутылкой пива на крышу и стоял там, пока в совсем занемевших кончиках пальцев не появлялись искорки боли. Представлял, как она летит на самолёте в ночь, а он встречает её в аэропорту. Или едет на поезде. Как состав прибывает на вокзал и как стёкла лапает раннее утро. Как он стоит на перроне один, запихав в карманы руки, человек без лица, но очень-очень добрый, заглядывает в каждое окно, как она машет ему из-за стекла, а он не видит, потому как снаружи окна выглядят настоящими озёрами света.

О, конечно, им там будет нелегко. Многое придётся пережить, но двое в незнакомом городе — уже не одиноки. Тем более для кого-то этот город вовсе не чужой…

Они справятся. Эти двое не могут не справиться.

По лицу сама собой вновь расползается непослушная улыбка. Ислам замечает её, только когда дёсны начинает щипать от холода. Быстро прячет улыбку в карман и спускается по лестнице вниз, на ходу вытряхивая из волос снежинки.

Глава 10

Как-то само собой получилось, что Ислам стал ходить с Яно в кружок стихосложения. Яно каждый раз тащил его туда, а сопротивляться настойчивому эстонцу не было охоты. Он говорил:

— Ты очень сильно занят?

Хасанов в этот момент обыкновенно валялся на диване с какой-нибудь книжкой.

— Очень. Занят, как сам чёрт. А что?

— Я подумал, может быть, ты хочешь пойти со мной к Наташе и Славе.

— Это твои друзья. Не мои. Что мне там делать?

— Не знаю. Что-нибудь. Можно будет порисовать на стенах или…

— Попротыкать кому-нибудь шины, — вздыхает Ислам. Смотрит, как скисает лицо друга. Процесс брожения такой явный, что даже на языке становится кисло. — Послушай. В ночь я с твоими сумасшедшими приятелями никуда не пойду. Даже не заикайся. У меня звенит горшок, так что к десяти я должен быть в этой постельке.

— Значит, сейчас ты со мной пойдёшь?

— Если только на пару часов.

Ислам не может удержать улыбку при виде очередной метаморфозы. Яно только сейчас стоял здесь, унылый, как Пьеро из сказки — такому только в театре юного зрителя играть. Дети были бы в восторге. И вот уже на месте кислого пятна в очках с жёлтыми губами что-то пылающее и благодарное.