Патриот - [17]

Наталья фыркает. Говорит гневно, голос звенит в ушах, кажется, даже вон там, у дороги, слышно, и вся кампания принимается на неё шикать.

— Мы художники. А все, кто такое творит, грязные политические прихвостни. Школьники, которых нанимают за деньги портить стены. Вандалы. На самом деле здесь идёт не пиар, а антипиар. Никому не нравятся написанные с ошибками призывы голосовать за того или за другого. Поэтому за него не голосуют. Представляешь, с ошибками!

— Надписи эти не стираются, — хмуро говорит Слава. — В лучшем случае замазываются следующей ватагой школьников, нанятой уже тем, за кого призывали «голосовать».

— С ошибками призывали, — встревает Наталья.

— С ошибками, — соглашается Слава. — Поэтому мы превращаем их в произведения искусства. Рисуем сверху что-то симпатичное. Всё, хватит маячить. Двинули.

Они напоминают не хорошо слаженную группу, а ватагу студентов-раздолбаев, возвращающихся по домам после вечеринки. Разве что песни не поют.

Это отличное прикрытие. Гораздо больше подозрений вызывают ребята в тёмных майках или спецовках, сверкающие бритыми головами и тенью скользящие по улицам. Образ которых в первую очередь возникает в голове при слове «рейд». От таких спешат убраться подальше. А отряд Славы провожают снисходительными улыбками даже припозднившиеся с работы тётки. Или брезгливо поджатыми губами — кто как.

Хотя он-то как раз и не давал своей команде потерять лицо. Внимательный, губы поджаты, а в движениях грация кобры. Зыркает исподлобья туда и сюда, взбитые ветром в перья волосы и брови, которые украсили бы любого кинозлодея, довершают образ.

Зато майка ярко-жёлтая, с Че Бурашкой с автоматом на груди, она лезет в глаза не хуже сигнала светофора.

Мимо проплывают коттеджи, укрытые сонными яблонями, где-то там, в глубинах дворов, плывут квадраты светлых окон. Яно вертит головой, и, если на него смотреть краем глаза, эти движения напоминают движения штопора. Ислам беседует с Арамисом, Слава с претензией разглядывает встречные заборы и напоминает этими манерами дворняжку, ищущую метки товарок.

— Подожди-ка, — говорит Наташа с горящими глазами, и группа мигом затихает. Будто кто-то убавил с пульта звук. — Арамис, полотенце. Вон на ту камеру.

— Что она задумала, — бурчит Слава. — Беспокойная женщина.

В руках у Арамиса белеет белая тряпица, на лесках парочка утяжелителей — обычных рыболовных грузил — так что конструкция напоминает рыбацкую сеть. К камере на заборе на цыпочках по «мёртвой зоне», движение, такое как в фильмах про пиратов, когда забрасывают абордажные крюки. И на объективе повисает тряпка, залётный ветерок жуёт её, но сбросить не может.

Наташа бросается туда, куда смотрела камера. Там ворота, огромная надпись: «ОСТОРОЖНО ЗЛАЯ СОБАКА» — поперёк. В руках что-то медное, баллончик с краской, шипит, распыляя красную жидкость.

— Быстрее давай, — говорит Слава. Смотрит по сторонам, но свидетелей нет. Руки Наташи движутся плавно, иногда вспыхивает луч фонарика, выхватывая пятна краски. Ислам косится на Яно: тот смотрит, затаив дыхание, лицо раскраснелось, как будто это над ним сейчас колдуют с баллончиком.

— Готово! — говорит Наташа. — Убирай заглушку.

Отступает на шаг, чтобы посмотреть на результат. Справа и слева слышится фырканье. Лида надувает губы, чтобы не захохотать. Тумаков всё больше мрачнеет. Яно открывает и закрывает рот, как рыба на берегу.

Вместо прежней надписи теперь красуется: «ОСТОРОЖНО, ЗЛАЯ КИСА».

— Я думала, будет смешнее, — после паузы говорит Наташа.

— Но запятую ты здорово подрисовала, — с некоторым сомнением говорит Арамис. — Мы же вроде как за грамотность?

— Ага. Но всё равно, как-то глупо. С этой кисой… эх.

Ислам больше не может сдерживаться. Ржёт, как сумасшедший, стараясь только не перебудить всю улицу. Где-то залаяла тяжёлым кашляющим лаем собака. Наверняка та самая. Злая.

— Ты что? — подскочила Наташа.

— Это глупо… но… очень… смешно… — пыхтит он.

— Ты правда так думаешь?

Он кивает, и она расплывается в улыбке:

— Спасибо.

Полотенце спряталось в рюкзаке у Арамиса, и они спешат прочь, пока не выглянул хозяин.

Слава схож лицом с недостроенным зданием, что проплывает сейчас справа, как большой ледокол. Такой же серый и с провалами глаз. Наверняка Ислам упал в его глазах куда ниже плинтуса, но всё-таки не мог остановиться — ржал до тех пор, пока вместо смеха из глотки не стало выдираться хриплое шипение.

Очень скоро они находят вторую свою глобальную жертву за этот день. Дошли до микрорайона и разделились: Арамис с Любой исчезли с каким-то секретным заданием, Слава повёл остальных за собою во дворы и остановил возле красного новенького опеля. Сверился по бумажке с номером, и из внутреннего кармана куртки появился чехол из-под очков, а оттуда — шило с перемотанной изолентой ручкой.

— Загрязняют окружающую среду? — понимающе спрашивает Ислам.

— Не пори чепухи, — сурово говорит Слава. Приспосабливает шило к покрышке, появляется молоток — небольшой, хозяйственная штучка, такой есть в каждом доме.

— А разве так можно? — спрашивает Яно.

— Так нужно, — шепчет Наташа. — Тише. А то засекут.

Ястребиное лицо поворачивается в полутьме вправо и влево. Вся напряжённая, будто гитарная струна, вроде бы стоит на месте, но кеды всё равно скрипят по асфальту, и в такт этому звуку скрипят нервы всех четверых. Звук кажется оглушительным. Удар молотка по сравнению с ним — мягкий, как будто кто-то ударил кулаком по подушке.