Patrida - [39]

Только успел Артур отпить глоток кофе, Дмитрос снова возник в раскрытой двери бара.

— Mr. Arturos! Telephone! Конечно же, звонила Лючия.

— Tezzoro, один час дня! Где ты был? Я телефонировала в дом Манолиса. Ты помнишь? Мы едем к Филиппу?

— Буду дома минут через тридцать–сорок.

— Никуда не иди. Приеду за тобой.

— Хорошо. Только надень что‑нибудь, чтоб не натирало ногу.

Дмитрос взял у него трубку и, опуская её на висящий у стойки телефонный аппарат, заговорщически подмигнул, сказал по–русски:

— Девочка, иди сюда…

Артур поневоле улыбнулся, вышел на улицу к своему столику.

По набережной грохотали тележки. Рыбаки с мотоботов подвозили к рыбному рынку плоские ящики. Во льду сверкала чешуя свежевыловленных рыб. Быстрые тени пролетающих чаек падали то на столик, то на лицо. Было слышно, как в гавани диспетчер объясняется в мегафон с капитаном какого‑то судна.

Вокруг за столиками иностранцы разговаривали, сколько понял Артур, все о том же англичанине, убитом двумя албанцами. Погибшего англичанина он не знал, а этих парней знал, видел, и теперь испытывал боль, саднящее чувство вины. В ушах ещё звучал голос младшего, то как он крикнул: «Владимир Ильич Ленин!»

И опять все, чуть не разинув рты, глазели, как он садился в машину подъехавшей Лючии. «Теперь будет свежая тема для пересудов», — подумал Артур, в то время как она хозяйским жестом положила его ладонь на своё колено.

Минут сорок они ехали по горному шоссе, то удаляясь от моря, то приближаясь к нему.

— Голодный? — спросила Лючия. — Филипп и Поппи приготовили нам большой обед.

— А кто этот мальчик? Как его? Микаэл. Где его родители?

— В Монсе, в Бельгии. Там все нехорошо. Отец алкоголик, мать лечится у психиатра. В прошлом году Филипп забрал его сюда. Это тоже нехорошо. Учится дома. Растёт без детей. Иногда оставляют у меня. Как маленький старый человек.

— Кто они тебе, Филипп и Поппи?

— Я им плачу, они мне служат. Много работы, особенно с апреля до сентября. На сезон приходится нанимать ещё восемнадцать — горничные, электрик, повара, садовник. В сезон отель полностью занят. Сто апартаментов.

— Интересно, сколько надо платить за одни сутки?

— Самый дешёвый апартамент — пятьдесят долларов.

Лючия свернула налево. Машина с выключенным двигателем беззвучно съехала по пологому спуску к обрамлённому живописными скалами заливу.

Сахарно–белое сооружение причудливой архитектуры — с арками, колоннами, длинными лоджиями — поднималось от расположенного у подножья парка с бассейном почти до самой вершины горы.

Лючия снова включила двигатель. Они медленно ехали над пляжем по аллее мимо пальм и кипарисов. Издали стало видно, что в конце её у деревянного домика встречает все семейство — Филипп, Поппи и Микаэл.

— Как называется отель? — спросил Артур. — ”Дольче вита»?

— Нет, — улыбнулась Лючия. — «View of the sea», на твоём языке это, может быть, будет «Вид на море». Он приносит больше миллиона долларов за сезон. Поэтому не приходится брать основной капитал в банке. А там идут проценты. Теперь понимаешь, caro mio, почему ты и я всегда богаты? Надо быстро лететь в Афины, что‑то делать с твоим паспортом, в мае поплывём на яхте в Париж. Или — куда захочешь.

После действительно обильного обеда, в конце которого на десерт были поданы зимние груши и свежая клубника из Африки, Лючия с Филиппом направились в административный отсек отеля заняться бумагами. Лючия всячески настаивала, чтобы и Артур был с ними, хотела постепенно подключать его к ведению дел.

Он наотрез отказался.

— Ты ведь знаешь, почти не понимаю английского, тем более — греческого. Что я пойму в этих бумагах? И пошёл с Поппи и Микаэлом мимо длинной веранды под навесом, забитой высокими штабелями столиков и стульев. Летом в хорошую погоду здесь кормили постояльцев. Поппи углядела, что после недавнего снегопада навес в одном углу просел, извинилась, побежала в отель к Лючии.

Микаэл куда‑то звал, манил. Артур подчинился, свернул с выложенной плитами дорожки, и они пошли по зелёной траве.

Вершины гор истаивали в синеве неба, слепило море, впереди по каменистому плато человек с посохом гнал стадо белых коз к ферме, окружённой загоном из жердей. И вновь волна нежности поднялась в Артуре. «Greece, — прошептал он. — Greece…»

Микаэл вопросительно взглянул снизу вверх маленькими глазками. Артур погладил его по макушке. Пастух поднял руку с посохом, крикнул:

— Ясос, русос!

— Ясос, — поклонился Артур.

«Господи, Господи мой, Иисус Христос, — молился он, пока пастух загонял стадо в раскрытые ворота фермы. — Зачем Ты сделал так, что меня знают уже на всём острове? Зачем этот отель? Неужели Тебе на самом деле угодно, чтоб я остался здесь, владел всем этим?.. А может, показываешь мне то, к чему нельзя стремиться?»

Микаэл манил войти внутрь. Артур шагнул за ним из ослепительного света дня в сумрак помещения, где под потолком тускло горело электричество. Увидел отдельный загон, в котором расхаживали два павлина — роскошный самец и самка.

Довольный произведённым впечатлением, Микаэл протянул к Артуру ладонь. Тот не сразу сообразил смысл этого жеста. А когда понял и положил в ладонь пятидесятидрахмовую монету, настроение его испортилось.