Патриарх Никон. Том 2 - [77]

. Много раз говорил я царскому величеству об этой проклятой книге, чтобы ее искоренить, но, кроме уничижения, не получил ничего[46]. Я исправил книги, и они называют это новыми уставами и Никоновыми догматами. Главный враг мой у царя Паисий Лигарид; царь его слушает и как пророка Божия почитает. Говорят, что он от Рима хиротонисан дьяконом и пресвитером от папы, и когда был в Польше у короля, то служил латинскую обедню. В Москве живущие у него духовные – греческие и русские – рассказывают, что он ни в чем не поступает по достоинству святительского сана: мясо ест и пьет бесчинно; ест и пьет, а потом обедню служит… Я с сим свидетельством послал письмо к царю, но он не обратил на него внимания. И наклеветали на меня царю, что я его проклинал, но я в этом невинен, кроме моей тайной молитвы. Теперь все делается царским хотением: когда кто-нибудь захочет ставиться во дьяконы, пресвитеры, игумены или архимандриты, то пишет челобитную царскому величеству, и царским повелением на той челобитной подпишут: хиротонисан повелением государя царя. Когда повелит царь быть собору, то бывает, и коли велит избрать и поставить архиереями, избирают и поставляют. Велит судить и осуждать: судят, осуждают, отлучают. Царь забрал себе патриаршеские имения. Также берут по его приказанию имения и других архиереев и монастырские; берут людей на службу; хлеб, деньги берут немилостиво; весь род христианский отягчили данями, сугубо, трегубо и больше, – но все бесполезно».

В заключение Никон в грамоте своей царьградскому патриарху рассказывает историю Стрешнева с собакою; притом, как царь допускает блюсти патриарший престол Питириму, которого он, Никон, отлучил от церкви; затем, как этот отлученный поставил попа Мефодия в епископы и его послали блюсти киевскую митрополию, которая все еще стоит в ведении патриарха Константинопольского.

Письмо по содержанию своему и по тону было очень умеренно, но оно имело один недостаток: это была самая святая правда.

Царь рассердился в особенности за упрек в поборах и поэтому написал тут же на грамоте:

– А у него льготно и что в пользу?..

То есть, другими словами: при его управлении государством разве он льготно производил сборы и разве он больше пользы сделал, чем я?..

Это задело его самолюбие.

«Дескать, – подумал царь, – дураками нас всех обозвал да еще перед целым миром. Попади это письмо в Царьград, оно тотчас было бы отправлено в веницейские газеты, и оттуда во все концы вселенные…»

Сам царь это практиковал уже несколько лет перед тем. Испугавшись неудач в Польше в 1660 году, Алексей Михайлович велел описать успехи Долгорукого и Шереметьева, да коварство польских комиссаров, продливших время нарочно, чтобы дать своим возможность собрать войско и дождаться татар, наконец, про измену Юрия Хмельницкого и про дурной поступок поляков с Шереметьевым под Чудновом. Статья эта была отправлена в Любек к Иогану фон Горну, и тот, отпечатав ее на немецком языке, разослал по всем государствам.

Статья эта произвела тогда благоприятное впечатление в Европе, и царь отлично понимал значение прессы… Поэтому ему страшно сделалось при одной мысли, что бы было, если бы грамота Никона попала в европейскую печать.

«Да он бы опозорил меня перед целым светом, и слава богу, что эта грамота доставлена теперь ко мне в руки… Но не послал ли он еще что-нибудь со своим Марисовым, и тот, быть может, уже отослал грамоты по принадлежности».

Занятый этими мыслями, он потребовал к себе князя Одоевского.

– Ты доподлинно узнай от Марисова: посылал ли аль не посылал более грамот Никон.

– С пристрастием?

– Без пристрастия, – ведь душу всю вытрясешь у него, а не скажет же он – да, коли нет… Ты его по евангельскому и крепостному целованию…

– Слушаюсь, великий государь.

Час спустя явился вновь князь Одоевский к царю.

– Ну что? – спросил он тревожно.

– Опосля исповеди, целования креста и Евангелия Марисов показал: иных грамот не имел, да и Никон иных не рассылал.

– Слава богу! Камень с сердца долой, – произнес радостно царь.

Одоевский удалился. Несколько дней спустя бояре поднесли Марисову приговор. Он обвинялся в измене и оскорблении величества и по первым двумя пунктам уложения приговаривался к смертной казни.

Прочитав приговор, Алексей Михайлович, под влиянием грамоты Никона, воскликнул:

– Да вы по этому уложению срубите столько голов, что скоро останутся только на месте головы судей и моя… Отправить Марисова в ссылку и определить там на службу впредь до моего указа… Такие верные и честные люди, как Марисов, пригодятся – коли не нам, так нашим детям.

Но Марисов тем не менее сильно пострадал, ремни Брюховецкого на ногах и руках изувечили его и сделали его навсегда негодным к работе.

XXIX Собор против расколоучителей

Преследование Никона и его унижение дали оружие расколоучителям и расколу.

– Еретика, антихриста упрятали… зверя обуздали… Стрешнев, Семен-то Лукич, собаку выучил знаменоваться, как он, – так проповедовали одни.

– Еретик каяться ушел в скит, трисоставный крест сам имеет в Новом Иерусалиме и в Крестовом, – голосят другие.

Клик этот, посредством черниц, чернецов, калик перехожих и расстриженных и отставных попов, передается из города в город и в села, и раскол пускает глубокие корни во всем государстве, в особенности после возвращения в Москву всех расколоучителей: Неронова, Аввакума, Даниила, Досифея, Федора, Лазаря и Епифания.