Патология лжи - [32]

Но мне не нужно решение проблемы – на самом деле я просто хочу, чтобы он меня выслушал. Мы слишком часто разговариваем так, словно я – не более чем образец для его творений, и представляю ценность лишь как обладательница лица, которое он тиражирует во множестве копий.

Мы останавливаемся на ланч в «Джинз Дели», где сэндвичи заворачивают в грубую промасленную бумагу. Опилки, которыми покрыт пол, набиваются мне в сандалии, пристают к ногам, раздражают. Во рту вкус всех сигарет, которые я нечаянно выкурила с Эмили вчера вечером. Ее сигарет. Если их не покупаешь сам, никогда не втянешься.

Приходится отстоять очередь. Я говорю папочке, что хочу тунца на зерновом хлебе и «Калистогу», а потом иду в туалет. Писать я не хочу – я просто стою перед зеркалом, подкрашиваю губы.

Все представляется в более жизнерадостном свете, когда я сажусь за столик в патио напротив папочки. Он уже развернул мой сэндвич и открыл бутылку минералки.

Папочка ест ростбиф на пшеничном хлебе, с кровью, как он любит. За последние годы волосы у него совсем поседели, сверкают на солнце серебром. Многие находят, что папочка похож на сенатора, а некоторые предполагают, что он должен работать в правительстве, и мне это льстит. У него узкое аристократическое лицо и глубоко посаженные глаза. А сейчас еще и майонез на подбородке.

Я смеюсь над ним, вытирая майонез салфеткой.

– Ты становишься похожим на одного из этих опасных асоциальных типов, бродящих по окрестностям с лицами, разукрашенными любимыми приправами.

– Ты считаешь, что я старею. – Он вздыхает, и я перестаю смеяться.

– Ты очень красивый, папочка. – Я провожу указательным пальцем по его носу, чтобы убедить нас обоих. – Самый красивый мужчина из всех, кого я знаю.

Потом мы бродим по антикварным магазинам, попадается в основном всякая дрянь, побрякушки и часы – хотя «Ролекс» с выпуклым стеклом, который я примеряю, недурен.

Когда папочка находит меня, я склонилась над пыльной витриной с украшениями; он целует меня в шею и велит закрыть глаза.

– Считай до трех, принцесса.

Я открываю глаза и вижу перед собой допотопные деревянные лыжи.

– Что ты собираешься с ними делать? – спрашиваю я. Мой отец собирает все, связанное с лыжами. В основном хлам, к тому же – не сочетающийся друг с другом. К счастью, все это добро хранится в шкафах.

– Разве они не прекрасны?

– Ну, наверное.

– Мы можем снова поехать покататься. Ты еще не передумала?

– Я говорила тебе, что завязала с лыжами.

– Мы могли бы повеселиться вместе.

– Папочка, это было бы здорово, спасибо, но у меня нет времени.

– Мы так редко видимся.

– Но сегодня-то мы вместе. – Я чувствую себя шестилетней девочкой. – И в любом случае ты теперь почти все время проводишь с Мэдисон.

– Пойдем, тут есть еще магазинчики, а уже пятый час.

– Ты не возьмешь эти лыжи? Хотя, я подозреваю, что Мэдисон предпочитает украшения. Она обожает носить на работу твое старое обручальное кольцо.

Оскорбление, за которое я бы ее уволила, не будь она не столь полезна.

– Это ничего не значит. – Он притворяется, что ему все равно, делает вид, что не замечает моих слез и не обнимает меня, когда я придвигаюсь поближе.

Мы с папочкой катались на лыжах всю зиму, когда я училась в школе, а он был не женат и ни с кем не встречался. Чтобы избежать пробок в Тахо, я прогуливала дневные уроки в пятницу, а он встречал меня у школы. Он заботился обо всем. Покупал мне в дорогу диетическую колу. По дороге, в машине, я делала домашнюю работу.

Мы с ним соревновались на склонах. Его учил кататься мой дедушка, еще в те времена, когда горные лыжи не вошли в моду, а подъемники были редкостью и перед спуском сперва приходилось карабкаться в гору. Он – типичный лыжник Восточного побережья, сноб, он уверял, что мне все легко дается.

Но я была моложе и в хорошей форме, даже несмотря на свое отвращение к спорту. Я не отставала от него – даже на самых сложных трассах. Когда папочка съезжал с горы, его ноги всегда были сомкнуты, он никогда не падал. Когда я спотыкалась, он злился и заставлял меня саму искать мои лыжи и палки. Так я стала хорошей лыжницей. Так я обрела уверенность в себе.

Обедали мы поздно и никогда не уходили с горы до закрытия подъемников, потому что ни папочка, ни я не желали первыми признаться в усталости.

– Ты голодна?

– Пока нет.

– Я тоже.

Мы отправлялись перекусить, только когда я начинала падать слишком часто, и папочка настаивал, чтобы мы сделали перерыв. Мы ели большие гамбургеры с луком и чили. Пили пиво.

На ужин брали ребрышки или огромные порции спагетти в мрачных, чопорных ресторанах с перекрещенными тяжелыми деревянными балками под потолком. Мы спали в одной постели, потому что я мерзла даже под одеялом и при включенном обогревателе.

За обедом я рассказываю папочке о работе и о новом подозреваемом, вина которого для всех будет очевидна. Ресторан выглядит совершенно стерильным – он принадлежит мужу одной из папиных пациенток. Около часа мы даже не заглядываем в меню. Приканчиваем первую бутылку вина.

– Ты уверена, что Перри Нэш – то, что нужно?

– Он подходит под психологический портрет.

– Я не возражаю, тебе решать.

– Я уже решила. – Я придвигаюсь ближе. – И в любом случае никто не верит в твою виновность. В ночь убийства ты был на вызове. ФБР преследует тебя из-за меня, они хотят добиться моего признания. Но, конечно, есть и другие варианты. Всегда могут найтись другие подозреваемые, но они об этом не думают.