Пасынки - [164]

По тому, как Макаров начал тихонько, бочком, придвигаться к двери, Раннэиль поняла: дело не просто плохо, а хуже некуда. Когда от умирающего царя начинают сбегать те, кто служил ему много лет, значит, заговорщики решились на открытые действия, и медлить больше нельзя.

— Куда это вы, Алексей Васильевич? — она позволила себе на минутку отойти от мужа. — Петру Алексеевичу сейчас ваша помощь нужна, как никогда. Извольте остаться и исправлять свои обязанности до конца.

Она не скрывала двойной смысл своих слов, и от её мрачного взгляда делалось не по себе всем окружающим. Оттого Макаров даже и не пытался возражать. Эта — и убить может. А не она, так её остроухая охранница, немедленно занявшая стратегическую позицию у двери.

Вернувшись, альвийка первым делом встретилась взглядом с супругом… и поняла, что он уже стоит на пороге миров. Стоит и ждёт.

Её ждёт, словно сказать что-то хочет напоследок.

Сил говорить в полный голос уже не было, только шептать. Раннэиль этого хватало, но она всё же наклонилась к самым его губам — насколько позволял живот.

— Должок-то… — услышала она, почувствовав прикосновение пальцев к своей щеке. — Должок я тебе так и не отдал.

— Ох, Петруша, о чём ты только думаешь, — прошептала она в ответ, помимо воли виновато улыбнувшись.

— О том, что верить мог… до конца… тебе одной.

И, когда он шагнул за порог, нить, связавшая их судьбы, превратилась в удавку.

— Мама! Опомнись, мама!

Темнота перед глазами и вязкая тишина в ушах треснули и со звоном рассыпались, разбитые хриплым от слёз голосом старшего сына.

Раннэиль с трудом заставила себя открыть глаза, и обнаружила, что вцепилась зубами в собственное запястье. Видимо, чтобы не заорать в голос от невыносимой боли. Дитя во чреве отчаянно билось — видно, ему передалось состояние матери. Этот ребёнок всеми силами желал жить.

Но и другие её дети тоже хотели жить. Ради них нельзя было терять ни минуты.

Она успеет выплакать своё горе. После, когда опасность минует.

Кто-то из женщин, тихонько всхлипывая, накинул ей на голову чёрный кружевной платок. Раннэиль обнаружила это, только когда приказала себе поднять руку для крестного знамения. Так надо? Да, так надо. Значит, так и будет теперь… Что-то непонятное опять случилось со слухом. Плач Наташи и молитвенные песнопения Предстоящих, начинавших отпевание, она слышала словно издали, зато испуганные перешёптывания дворни за дверью — будто те обменивались мнениями у неё за спиной. Почему-то именно это привело её в чувство.

— Мама, — старшенький продолжал теребить её за плечо. — Слушай. Там, за дверью… Мама, они охрану хотят сменить! Мама! Да опомнись ты!

— Я слышу, сынок, — она не узнала собственный голос. — Пойдём. Наведём порядок… пока ещё можно.

«Во дурачьё! Куда привели-то — в караулку!»

Это была хорошая новость. Это значило, что они торопятся, и силы за ними, почитай, никакой, кроме одного полка. И то неясно, что с заговорщиками станется, ежели московским солдатикам пояснить, что к чему. Как бы ещё своего командира-то, этого пройдоху английского, на лоскутки не порвали.

Но для начала стоило бы до солдатиков добраться.

Дверь здесь хорошая, прочная, замок массивный. Не вышибешь, да и караул снаружи. Окошко таково, что и в лучшие времена бы не протиснулся. Остаётся либо попытаться переубедить караульных, благо, у него пока не отняли богатые перстни, либо молиться о чуде. Второе явно было не в духе Александра Данилыча. А над первым нужно подумать. Какие слова их проймут вернее? На что упирать?

Не успел он сложить в уме более-менее стройное начало разговора, как за дверью послышались шаги и голоса.

— Кто там ещё прёт?

— Цыц, недоумок. Не видишь — Тайная канцелярия!

Эт-того ещё не хватало… Хотя, если Ушаков не испаскудился, есть надежда, что пришло избавление. Хитёр он, жук такой.

Громко лязгнул замок, показались в проёме двое в тёмно-серых плащах — рожи по глаза упрятаны. Ещё две такие же тени угадывались в коридоре — это помимо двух солдатиков с ружьями… Что ж, если дело плохо, можно хоть попытаться выскочить из кареты на ходу. Под Полтавой, помнится, хуже пришлось. Эх, годы, годы…

Стоило ему покинуть караулку, как за спиной послышалась короткая, но жестокая возня. Ни дать, ни взять, кто-то огрёб по головушке. Светлейший обернулся мгновенно, и то уже застал миг, когда двое «серых», подхватив солдатиков, тащили внутрь.

— Чисто сработали, молодцы, — раздался негромкий и очень хорошо знакомый голос.

— Ах, это вы, Никита Степанович, — со смешанным чувством — облегчение пополам с нервной насмешкой — сказал Данилыч, когда тот опустил воротник, скрывавший лицо. — Лихо.

— Иначе не умеем. Вы нужны ея величеству свободным, и готовым проявить свою преданность.

— То есть Пётр Алексеевич… Царствие небесное… — огорчился он вполне искренне.

— Увы. Скончался несколько минут назад, о чём я немедля был извещён. Теперь пришло время действовать решительно.

— Всё, что сейчас надобно мне сделать — поднять своих ингерманландцев. Инако не выйдет ничего

— И это вы также сделаете. Кроме того, ея величеству нужны тридцать тысяч.

— Когда?

— Вчера, — неожиданно сердито сказал вице-канцлер. — Извольте соображать быстрее, князь, мы торчим на виду по вашей милости.