Пастырь Добрый - [287]

   Во время беседы Батюшка иногда порывисто и на мгновение припадал к молитве, ища чрез нее ответа; нередко крестился и тогда уже говорил. Но эту свою внутреннюю глубокую и напряженную работу он скрывал под внешней легкой и непринужденной манерой.

   Способность Батюшки утешать начиналась с первого впечатления от него. Впечатление это было резко противоположно современному господствующему типу людей с их холодным умом и суровой волей; из современной жизни уходит сердечность, и Батюшкина жалость, голубыми глазами на вас смотрящая (словно кусочек неба спускался на нашу печальную землю) и радостно источающаяся из каждой морщинки его лица, уже сама по себе ласкала и согревала вас.

   Конечно, громадную роль играла, при этом и глубокая вера в Батюшку; одна вера творила уже чудеса в горюющем сердце; человек шел к Батюшке с заранее определенным настроением через него получить утешение, и по вере своей получал.

   Свою кончину, лучше сказать успение, Батюшка чувствовал, а может быть и знал, задолго до ее наступления; об этом и Батюшка сам не раз предупреждал в разговорах, и вид его становился все более отрешенным. Батюшка был прежним и в то же время чувствовалось, словно какая–то завеса опустилась уже между Батюшкой и нами. Думать о смерти не хотелось, а скорее склонны были объяснять [это] личными причинами.

   Но смерть пришла, Батюшки о. Алексия не стало, и Батюшка теперь весь в воспоминаниях. Если бы не вера, то было бы невознаградимо тяжело, потому что всякому воспоминанию приходит конец. Но мы верующие и потому мы знаем, что Батюшка жив, что его могилка стала его новым кабинетиком, еще более доступным, чем первый; что в любой час, когда нам только нужно посоветоваться с Батюшкой, мы можем придти к нему на могилку, склониться над ее холмиком и все, все высказать Батюшке, как живому; и Батюшка невидимо нас обласкает, утешит и разгрузит. Мы верующие, поэтому мы знаем, что наступит и для нас момент, когда души наши пройдут сквозь тайну отделения от тела и вступят в область пребывания духов и что там первым нас встретит батюшка о. Алексий, как наш духовный отец. Нас ждет не холод смерти людей неверующих, а живая радость свидания; поэтому скажем батюшке о. Алексию: «Батюшка, мы слабые, немощные, мы плачем поэтому, но мы веруем и знаем, что не «прощай», — тебе нужно сказать, — «до свидания, до скорого свидания»». Аминь.

   Публикуется по машинописи из архива Е. В. Апушкиной.[324]

Николай Александрович Б. «Бог дал мне нежное сердце»

Много и по–разному можно вспоминать Батюшку отца Алексия, и каждый знавший расскажет о нем по–своему — ведь о. Алексий к каждому относился по–своему, и это особенное личное отношение, выделявшее из толпы каждого из притекавших к Батюшке и заставлявшее чувствовать особую форму личного любовного отношения к себе с его стороны, составляло одну из влекущих к себе особенностей Батюшки, составляло его силу, создавая исключительные, незабываемые отношения.

   Эта исключительность личного отношения доходила до того, что каждому казалось, что «Батюшка о. Алексий меня любит больше всех», как разум ни восставал против этого.

   Ведь нужда, горе, грех приводили к нему людей в те минуты, когда они достигали наибольшей остроты и делались невыносимы, когда не оставалось никакого прибежища, и вдруг… совершалось чудо, и он, с больным сердцем, задыхающийся, внезапно оказывался тем единственным камнем веры, о который разбивались все приступы многовидного зла, находился узкий путь надежды и торжествовала победу его безмерная любовь.

   Тяжелый период жизни привел меня к нему. Кружащий водоворот подчинения себя страстям, так тонко и точно описанный в творениях Святых Отцов, проделал я, пленник греха, томился и страдал, не имея сил вырваться, снова и снова попадая в порочный опостылевший круг, грозивший безумием или преступлением.

   Вновь и вновь, «как пес на свою блевотину», возвращался я к своим падениям, и разлагалась душа, холодела, жизнь теряла всякую радость, а жажда выйти из холода равнодушия, неудовлетворенная жажда ярких и сильных чувств, вновь и вновь влекла ко все более острым и жгучим соблазнам, так как старые теряли свою остроту, а сила привычки не давала вырваться на свободу.

   Таким я пришел к о. Алексию.

   Маленькая церковь на втором этаже, не выделяющаяся из ряда домов, удивила меня своей незаметностью. Во втором этаже небольшого аккуратного домика, в глубине мощеного, но заросшего травой двора, была (в 1918 году) квартира о. Алексия, и как только я завернул за угол и увидел парадное, меня удивила кучка народу у дверей на лестницу — это был конец очереди, тянувшейся от однопольной двери квартиры о. Алексия.

   Было человек 80 ожидавших возможности увидеть Батюшку, и меня поразило разнообразие ожидавших. Хотя преобладали женщины, в толпе попадались и мужские лица, встречались интеллигенты, слышались даже иногда слова нерусского говора. Не надеясь дождаться, я узнал, когда начинается прием, и в ближайшие дни пришел пораньше, и все–таки был восьмым или девятым. Я стал на ступеньку и стал всматриваться в лица приходивших, прислушиваться к разговорам, вращавшимся вокруг личности Батюшки.