Пастухи призраков - [58]

Лена придвинулась ближе, ощутив прерывистое Лидино дыхание на своём лице.

— А ты? Он тебя… ну… я видела, в общем.

— Я девятый десяток разменяла, я пожила. Спину погнуло, ночью кости так-то ломило, хоть криком кричи. Председателишка, дурной, стал своей тыкалкой махать: «Лечи Ванятку! Заявлю! По этапу пойдёте за вашу контра про попа…» Тьфу, не выговоришь поганого слова. С него б сталося, с окаянного. Танька хворая была, Наталка — малая. А знахарей у нас в семействе не водилось, не по той мы части. Вот было колдовство, трудное, я дважды делала: губернаторше да Тане. За губернаторшу хорошо меня подарили. Крюков Никишка тогда пришёл, всё одно от водки б околел, беспутный. За Таню Верка Немоляевская явилась. У Немоляевых без неё десять девок, невелика печаль. Невестка с внучонками от испанки сгорели, но Таню я отстояла. Ей от меня перешло в нужное время. Я так знала, третий раз мне последний будет. И вышло: стою я это со свечкой, глядь, Наталка ко мне через поле идёт, ручонки тянет: «Бабаня, бабаня!». Я свечу бросила, Наталку на чём свет изругала. Она реветь, и нет её, а свечка горит на снегу, не гаснет. Я, чего ж, перекрестилась да приняла свечку-то. Знала, на какое дело иду.

В позе Лиды появилось что-то неприятное. Кровь образовала на коленях лужицу, стекала по ногам.

— Дай сестре руку! — приказала Анна на удивление громко.

— По моим подсчётам, ей уже минут пятнадцать полагается биться в припадке, — беспокойно заметил Рома.

— Бабушка Анна, спасибо, уходи, мы сами разберёмся! — быстро сказала Лена.

— Руку, руку ей дай!

Инопланетный погреб припечатали крышкой, Лена с трудом расслышала последние слова. Она коснулась пальцев сестры — ледяных и липко-влажных.

— Крепче… — это был голос Лиды, хоть и наводивший на мысль о трёх пачках «Беломора» в день.

Лена сжала безжизненную ладонь. Озноб пополз от руки, заполняя тело. К горлу подступила тошнота.

— Она хитра, Лидка-то, слабенька, да хитра, — вполне бодро скрипела Анна. — Пилюлек от падучей наглоталась. Досадовала я на Иду, зачем дар поделила, от меня половину отрезала, ан куда вам, малахольным. Васька Лидкина справится, нет ли, но навряд. Не передавай ей! Последняя она девка в роду, уйдёт, и я с ней, а я не хочу. Не передавай!

— Разве это не само получится? — растерялась Лена. — Если у Лиды не нарисуется ещё детей… девочек… Про Нюсю даже не думай!

— Чего бы лучше: крепенькая, здоровая, — умильно прошамкала Анна. — Жаль, не перейдёт дар — чужая кровь.

— Вот и ладненько. Но знаешь, не могу обещать, что дождусь внучатых племянниц, — Лене стало по-настоящему нехорошо, пора было заканчивать. Она собралась с силами. — Так суму что, сжечь, и пепел в реку? Ну, если отроем.

— Снова-здорово! Ямы рыть ума не надо. К косорылому своему ступай, пусть научит достать суму. Через неё серого приманишь. Он при тебе состоять должон, тогда разбой прекратит.

— Обалденная идея, — взвилась Лена. — Ни за что!

— Дурища! Ты вред начала — ты ему конец положи.

— Это какой это вред я начала?

— Свезло тебе, тетёхе, уж свезло. Прикипел к тебе серый, весь был в твоей воле. Нельзя ему без пастуха, пастух его водит, без пастуха серый — что кутёнок слепой. Так делают. Кабы мне! Я б попользовалась. А ты… ай-ай… Ты должна была собой кормить, коли случилось, а ты бегать, других ему через себя показала, натравила, разлакомила, а после прогнала. Видит он теперь пищу. Не заберёшь, нет с ним сладу.

— Да провались оно всё!

— Чего ерепенишься? Сама сгинешь без серого, как твой отец.

— Что с папой? — пролепетала Лена сквозь дурноту.

— С тобой то ж будет без серого, — ответила Анна холодно. — К косорылому ступай. Достань суму. У-у-у-х, бесстыжие твои глаза! Бабку с тёткой серому скормила! Бывало у нас. Дед своего серого на Урюпина Макара пустил. Повздорили они, дед нравный был, и пустил. Но чтоб родне такое делать…

Лена отдёрнула руку, будто сидевшая перед ней Лида рассыпалась на миллион червяков и принялась расползаться по углам. Холод отпустил сердце. Шатаясь, Лена добрела до телевизора и выдернула адскую машину из розетки. Лида вздохнула, расслабилась, откинулась на спинку кресла.

— Звони в скорую, — велела Лена Роме. — Мне пора, пока.

* * *

— У нас снег падает один день, под Новый Год. Как-то раз, я маленький был, брат кричит: «Снег!» Мы выбежали — нет снега. По телевизору объявили, что будет. Брат опять: «Снег!» Опять нет. Уже часы должны бить, и тут брат: «Снег идёт!» А мы не поверили и не хотели идти. Глядим — снег, соседи на улице, так на улице и праздновали всей деревней, а не в домах. Приехал в Москву — снег как на открытках, красиво. Каждый год шесть месяцев снег, холод, слякоть…

Воровато потупившись, таксист сунул что-то в рот и принялся жевать.

— Ага, — согласился женский голос, — вместо того чтобы жить у моря, в тепле, люди едут сюда, где большую часть года на улицу не высунуться. Глупость какая.

— Совсем работы нет! — проныл таксист. — Нет работы у нас.

— А тут нет ничего, кроме работы, — хмыкнула женщина.

Лена оглянулась — на заднем сидении пусто. В сумрачном состоянии, в котором она пребывала, данный факт её не обескуражил.

«Это я могла бы жить в тепле, — думала Лена. — У моря. То есть мы с Фантой и Нюсей. Купались бы, когда хотели. Научились бы нырять, если купить герметичные очки… ну, или с чем там ныряют. Никаких пуховиков, двойных штанов на подкладке, прорезиненных говнодавов! У нас больше не было бы соплей. Или чтоб кашель с осени по весну, гадость! Фанта перестала бы травиться помоями в парке, а я — бояться, что её отравит какой-нибудь урод. Лесом детские площадки. И мамаш. И собачников. В задницу метро, пускай передавят друг друга насмерть. А главное, я никогда, ни за что не стала бы работать! В магазины даже за покупками бы не ходила — только на рынок и не чаще раза в неделю».