Пастухи чудовищ - [66]

Это происходило на самом деле.

У меня подкосились ноги. Чтобы не упасть, я мотнулся обратно. Однако подхватил меня, усадил на топчан.

Несколько минут я приходил в себя.

– Это что же… – прошептал я. – Это… Там действительно дети были? В яме? Настоящие живые дети?..

– Были живые, – сумрачно произнес Комбат. – Стали мертвые.

– Воин, Дева, Мудрец, Преступник, Мертвец – в лучах пентаграммы… – сказал отец Федор. – Открывающая формула и жертва… Тринадцать душ, некрещеных и безгрешных. Все, как полагается по ритуалу. Вспомнили былые практики, задрыги… чтобы им на суде прокурор с похмелюги попался… Исстари известно: рядовая нечисть приходит сама. Баронов ада надобно призывать.

– А… что значит – безгрешные души? – зачем-то спросил я.

– Принято считать, что дети младше семи лет не могут сознательно запятнать себя грехом, – ответил Однако.

Какое-то время в голове моей было совершенно пусто. Только чугунным шариком каталась в той пустоте ненароком припомнившаяся дурацкая цитатка из Хармса: «Детей надо уничтожать. Для этого я бы вырыл в центре города большую яму и бросал бы их туда…» Тогда мне это казалось смешным, а сейчас… Младше семи лет, черт побери… Кошмар какой-то. И ведь я в этом кошмаре принимал участие. Невольно, конечно, но все-таки…

– Но зачем?.. – вырвалось у меня само собой.

Комбат угрюмо посмотрел на меня.

– Затем, что наше правительство решило – как тот мудрец из притчи – от дождика в пруд прятаться, – сказал он. – Всадника не послушали в свое время, предпочли иной путь…

– По-моему, в притче не мудрец вовсе фигурировал, а глупец, – подал голос Однако.

– Какая разница-то?

– Может, объясните, в чем дело, наконец? – попросил я.

Отец Федор поставил лампу на пол, оперся локтями на колени, потер лицо громадными ладонями.

– Дело в том, что зверье – вовсе не самое страшное, что могло случиться с нами, – ответил он. – Так… цветочки. А пастухи – это куда посерьезней будет. И какая жизнь у нас теперь начнется, даже предположить трудно. И, главное, сами же их призвали…

– Зачем же? – тупо повторил я. – Что это за пастухи и зачем их надо было звать?

– Да именно затем, что они – пастухи. Потому что они имеют власть над зверьем. И не только над ним. Над процессами, изменяющими наш мир, – тоже.

Я ничего не понимал. Я так и сказал:

– Я не понимаю…

– Пастухами мы называем существ одной природы, но более высокого порядка, чем зверье, – заговорил Однако. – Разница между ними – как между животными и людьми, это и в названиях отражено. Зверье питается людьми – причем принято считать, что не столько плоть их интересует, сколько… внутренняя сущность человека; его, как бы это сказать…

– Душа, если проще, – подсказал отец Федор.

– Если проще, да… А само зверье, в свою очередь, питает пастухов, перерабатывая для них человеческие души в более приемлемую субстанцию. Извини, что несколько сумбурно излагаю, терминология, понимаешь, не вполне разработана, да и знаем мы об этом не так много. Таким образом, люди для них, для чужаков этих, – самый низ пищевой цепочки.

– Но зачем их призывать-то, пастухов, я никак не соображу?!

– Затем, что они не безмозглое прожорливое зверье. А существа, обладающие разумом. Следовательно, с ними можно вести переговоры. Договориться с ними можно. Теперь соображаешь?

Я кивнул, чуть помедлив. Договориться – это я соображаю. Ты мне – я тебе. То есть они, высокоразвитые пастухи эти, будут зверье придерживать, чтоб не очень-то распоясывалось, и, может даже, другие элементы нашей новой реальности контролировать, чтоб не очень-то у нас все взрывалось и рушилось… Мне даже как-то полегче стало. А вот что, интересно, эти пастухи в обмен на свои услуги попросят?

– А кто ж его знает… – нахмурившись, ответил Однако на этот мой вопрос. – Не прогадают, уж точно. Кое-какие перемены, которые в нашей жизни последнее время происходят, – это, надо думать, их заслуга.

– Ну… – пожал я плечами, – не так-то уж и глупо, если вдуматься…

Все трое уставились на меня, будто я сморозил невесть какую нелепость. А что я такого сказал?

– Если невозможно их победить, значит, нужно с ними договариваться, – пояснил я. – Логично же… Как вот со зверьем сражаться? Никак. Все равно что с саранчой биться. Да и людям это не под силу, только брахманам. И то… Одного-двух брахман сумеет уничтожить, а на их место следующей же ночью десяток новых вылезет… Получается, единственный выход – договариваться…

Однако крякнул и отвел глаза. Комбат, скривившись, посмотрел на меня тем же примерно взглядом, какого я удостоился от Ветки, когда задвинул ей про Женю Пупсика. Только отец Федор вздохнул, оглядел всех и голубино пророкотал:

– Не надо от неразумного отрока рыла воротить, дети мои. Не обтесался он еще у нас, чего вы от него хотите?.. Небось полагает нас крутой ватагой, кроме земных дел, ни о чем другом не печалящейся.

– Даже если и кажется, что невозможно, – тут же заговорил Комбат, не отводя от меня чуть притушенного, впрочем, взгляда, – все равно надо же что-то делать, а? Как ты считаешь? То, как мы живем, – это ведь не жизнь… И все это понимают. Только надеются, что оно само как-нибудь рассосется, наладится; что кто-то другой за тебя все решит и сделает. Не рассосется и не наладится. Потому что тот мифический «другой» рассуждает так же, как и ты. Не рассосется, да. Будет лишь хуже. Эх, ты… Умник…