Пасторский сюртук - [4]
Вздор! Ох и глупости. Унылая гримаса. И рука тянется к рюмке скверного пойла. И он срывает одеяло, и по скрипучей деревянной лестнице босиком плетется вниз, и в равнодушных объятиях Урсулы клянчит толику унизительной прохлады.
Прохладный лощеный пергамент под ладонью. Какая прохлада. Вот такова, верно, на ощупь щека женщины, истинной женщины. Из тех, что порою являются в сновидениях, из тех, что любят, и дышат, и страдают на страницах книг, белые, лучезарные, как драгоценные восковые свечи. Женщины… Боже мой! Пастор застонал, оттого что в плоть свирепо вонзился трезубец желания. Пылкая фантазия взялась за дело, и перед внутренним его взором хлынул сияющий белизною каскад обнаженных женщин — ядреных блондинок, чей смех подобен грому водопада, страстных брюнеток, женщин крепких и благоуханных, как свежий плод, до того спелый, что всякая трещинка истекает соком, женщин белее дельфинов, бесстыдно соблазнительных, гривуазными жестами выставляющих напоказ свои прелести… Перед глазами его кружился тускло сияющий венец нагих женских тел, а в центре его, словно Бог-Отец среди ангельских сонмов, восседала прекраснейшая из всех — высокоблагородная барышня Эрмелинда фон Притвиц…
Он лихорадочно листал страницы книги, пытаясь избавиться от этих видений, которые возбуждали плоть, вздергивали на дыбы, как злобного барана. Цезарь, Нума, Цинциннат>{12}… Вообще-то, читать мне сегодня не стоит. Надобно работать, исследовать, писать. В другой раз. Ну, может, страничку-другую в награду, когда что-нибудь закончу. Но не теперь, незачем тратить попусту погожий солнечный день, пожалуйста, не увиливай, будь сильным, противься злу…
Вздор. Глупости. Ты же отлично знаешь, как оно пойдет. Сущая комедия. Он открывает книгу и начинает читать. Мир вокруг блекнет, поле зрения сужается до крохотного отверстия, в которое он жадно заглядывает, как падший дух заглядывает в рай сквозь трещину в исполинской стеклянной стене.
Вновь он листает священные страницы о Цезаре, Фабриции>{13}, Нуме, вновь видит края свободы и красоты. Прелестно нагие юноши и девы, благородные старцы и матроны в белых одеждах собираются на Форуме, дабы устанавливать законы и вершить праведный суд. Тучные окорока горят на жертвенниках; раскинув крыла, грядут с востока орлы, недвижные на ладони небес, возвещающие государству мир и благоденствие. Набожные весталки, сияя белизною, словно птицы, сыплют соль и муку в жертвенный огонь, под напев древних, таинственно-непостижных заклинаний. Услышь народа крик — крик благодарности и горя! Зри, как птица святая из пламени славы ввысь воспаряет!
Но царь одиноко бродит в заповедных рощах и там, у говорливого среброструйного источника, вновь находит свою возлюбленную, нимфу Эгерию>{14}, — нагая, она спит, и во сне величавее и прекраснее смертных женщин. Солнечные блики цедятся сквозь листву, танцуют на ее обнаженной коже. Каштановый локон упал на грудь. Одна рука мягко закинута за голову, другая, вытянутая, покоится на бедре, сжимая в пальцах густо осыпанную плодами ветвь оливы. Брызги солнца и переливы зеленых и серебристых теней ласкают шелковистое тело нимфы, играют, скользят по чарующим персям, что вздымаются и опадают в спокойном дыхании. А ручей журчит средь белых и красновато-коричневых камешков, прозрачный, звонкий, прохладный. Царь, трепеща, проводит рукой по глазам — он готов разрыдаться от благоговения, и страха, и обожания, и этот миг внезапного свершенья всех возможностей потрясает его до глубины души. И вот нимфа открывает глаза, и смотрит на возлюбленного, и улыбается. Они узнают друг друга. И ручей обвивает их своей дугою, играет и звенит, трепетный, прохладный…
Внизу неожиданно затопали деревянные башмаки. Урсула подала обычный сигнал — стукнула в потолок черенком метлы и что-то неразборчиво крикнула. Герман вздрогнул, тревожно и свирепо зыркнул по сторонам и поспешно прикрыл ладонями раскрытую книгу, словно пряча срам. Урсула окликнула еще раз.
— Едет кто-то! Вроде из замка, лошади ихние, кажись, так. Спускайтесь вниз да встречайте гостей. Сюда едут.
Заложив страницу гусиным пером, Герман захлопнул Плутарха и метнулся к окну — поглядеть, что там такое. Сердце стучало как молот. Новое и неожиданное всегда повергало его в панический ужас.
II. Разговор о Гадесе
Запряженный парой экипаж свернул в кленовую аллею, что вела к пасторскому дому. Толстый слой исчерна-красного щебня приглушил цокот копыт, и колеса уже не громыхали, а хрустели по камням, будто мельничные жернова. Кучер Адольф с трудом сдерживал норовистую левую пристяжку — уже немолодого гнедого мерина, которому лишь по крайней необходимости доверили везти господский экипаж. Мерин так отчаянно размахивал коротко подстриженным хвостом, что латунные клепки на шлее то и дело взблескивали на солнце огненными искрами. Сбруя на нескладной рабочей скотине сидела плохо — где внатяжку, а где, наоборот, в слабину. Мерин мотал головой и разевал пасть, потому что удила немилосердно врезались и бередили губы. Адольф, чертыхаясь, натягивал вожжи и наконец остановил упряжку. Угловатым, некрасивым движением мерин вяло вздыбился и стал, будто назло, поперек оглобель.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В 1-й том Собрания сочинений Ванды Василевской вошли её первые произведения — повесть «Облик дня», отразившая беспросветное существование трудящихся в буржуазной Польше и высокое мужество, проявляемое рабочими в борьбе против эксплуатации, и роман «Родина», рассказывающий историю жизни батрака Кржисяка, жизни, в которой всё подавлено борьбой с голодом и холодом, бесправным трудом на помещика.Содержание:Е. Усиевич. Ванда Василевская. (Критико-биографический очерк).Облик дня. (Повесть).Родина. (Роман).
В 7 том вошли два романа: «Неоконченный портрет» — о жизни и деятельности тридцать второго президента США Франклина Д. Рузвельта и «Нюрнбергские призраки», рассказывающий о главарях фашистской Германии, пытающихся сохранить остатки партийного аппарата нацистов в первые месяцы капитуляции…
«Тысячи лет знаменитейшие, малоизвестные и совсем безымянные философы самых разных направлений и школ ломают свои мудрые головы над вечно влекущим вопросом: что есть на земле человек?Одни, добросовестно принимая это двуногое существо за вершину творения, обнаруживают в нем светочь разума, сосуд благородства, средоточие как мелких, будничных, повседневных, так и высших, возвышенных добродетелей, каких не встречается и не может встретиться в обездушенном, бездуховном царстве природы, и с таким утверждением можно было бы согласиться, если бы не оставалось несколько непонятным, из каких мутных источников проистекают бесчеловечные пытки, костры инквизиции, избиения невинных младенцев, истребления целых народов, городов и цивилизаций, ныне погребенных под зыбучими песками безводных пустынь или под запорошенными пеплом обломками собственных башен и стен…».
В чём причины нелюбви к Россиии западноевропейского этносообщества, включающего его продукты в Северной Америке, Австралии и пр? Причём неприятие это отнюдь не началось с СССР – но имеет тысячелетние корни. И дело конечно не в одном, обычном для любого этноса, национализме – к народам, например, Финляндии, Венгрии или прибалтийских государств отношение куда как более терпимое. Может быть дело в несносном (для иных) менталитете российских ( в основе русских) – но, допустим, индусы не столь категоричны.
Тяжкие испытания выпали на долю героев повести, но такой насыщенной грандиозными событиями жизни можно только позавидовать.Василий, родившийся в пригороде тихого Чернигова перед Первой мировой, знать не знал, что успеет и царя-батюшку повидать, и на «золотом троне» с батькой Махно посидеть. Никогда и в голову не могло ему прийти, что будет он по навету арестован как враг народа и член банды, терроризировавшей многострадальное мирное население. Будет осужден балаганным судом и поедет на многие годы «осваивать» колымские просторы.
В книгу русского поэта Павла Винтмана (1918–1942), жизнь которого оборвала война, вошли стихотворения, свидетельствующие о его активной гражданской позиции, мужественные и драматические, нередко преисполненные предчувствием гибели, а также письма с войны и воспоминания о поэте.