Пастораль с лебедем - [46]

— Ну и ну! А что, в колхозном молоке такой пользы нету?

— В каком смысле?! А-а, вы меня не поняли! Речь о том, что молоко должно быть от одной и той же коровы, то есть чтоб только одной моей жене нравилось, а в колхозе мешают все вместе, вот что!

— И тогда ты купил ей бычка, чтобы еще больше обрадовать?

— Ну, если вы с такими присказками, я кончаю сказку…

— Ладно, брось, скажи, что дальше было, ведь темно уже…

— Значит, иду я на базар, а если у меня счастья нет… Думаю себе: «Возьму-ка я себе телку, как цветочек!» А как пришел, говорю вам без шуток — нету того, что мне любо! Ладно. «Ну, говорю, Серафим, что теперь будешь делать с деньгами? — спрашиваю себя громко. — Ведь ты не капиталист… Вынуть из-под мышки да положить под крышу, как старуха Адэмая, — так придет вихрь да унесет их ветер!»

— Да простит ее бог, кто ее вспоминает?

— Думаю я: дай куплю что-нибудь механизированное, трактор какой-нибудь. Только подумал, а он тут как тут. Хорошо-о… Подхожу я к нему и давай с ним разговаривать. А он ровесник мне да еще сирота, стоит молчит. Хорошо-о… Гляжу я на него и говорю снова: «Вот если бы ты, брат, захромал, что б мне тогда сказал?» Молчит. Тогда про себя говорю: молчишь ты — помолчу и я… Плюнул и пошел. У меня-то ничего не болит!

— Ну и ну! Неужели на самом деле?

— Чтоб мне на свете не жить, чтоб свою жену не побить, а то Замфира меня с каких пор знает… А теперь посмотрите на это животное! Посмотрите, какая картинка, белая-пребелая!.. А если он захромает? Ой-ей-ей! Как болит у него, так болит и у меня, ей-богу! И вы думаете, за такую вещь не дашь все, что у тебя есть, лишь бы ее иметь? Я даже рубашку снял, чтоб магарыч поставить, — так разгорячился!

— Слушай, Серафим, а ты не сказки рассказываешь?

— Кому?

— Нам.

— А если солнце светит, как я могу сказать, что дождь идет?!

— А если роса?

— А вы поклянитесь, что это дождь!

Люди как люди, чешут себе затылок. «Серафим, пусть он Серафимом и будет. Что правда, то не кривда, а если криво, может выправиться, для чего ж тогда голова со спиной и ногами? Дай только бог ему здоровья».

А людей уж нет. Люди поболтали да и ушли. И опять Белого отвязали, потому что уже и впрямь стемнело…

Проходят они по переулку. Навострил бык уши: топ-топ-топ кто-то за ним.

— Слушай, Серафим, уж прости ты меня перед сном: оба грешные… Согрешил и я… и у меня есть телочка! Хорошо, что еще маленькая…

— Чего ж ты молчал в правлении?

— Так ведь она у меня большая корова…

— Где ж ты ее держишь?

— В погребе.

— И не ослепла?

— Так я ей электрический свет провел…

— А чем ты ее кормишь?

— Так она старая, жует больше, чем ест…

— Да, но все же кормишь?

— А как же? Сухарики, плачинты, сыр со сметаной.

— И совсем без сена?

— Зубов же нет у нее, бедной…

— А молока хоть капельку дает?

— Давать-то не очень дает, а доиться — доится, собака.

— И ты молчал до сих пор… Неужто жена так тебя научила?

— По правде сказать, нет… А я только сейчас подумал; здорово было бы купить и мне корову. Собрали бы мы тайком стадо… У тебя бычок, у меня корова, завтра как пить дать будет телкой… И тайком бы наняли пастуха. Вот дела были бы! Пасли бы их по ночам, при луне.

Остановился Белый испуганно: над забором вскочила вдруг шапка:

— Бре, а меня с козой примете?

— Дороже будет. Они, черти, уж очень прыткие. И потом у вас козла для нее нету.

— Одна, может, окотится. Так или не так, а вместе с вами буду.

— Ну, стадо есть, а кто б бесплатно попас?

— Братцы, я пас, не хочу больше.

— Ну, детей пошлем по очереди.

— Братцы, нету их у меня, сначала родить надо.

— Тогда пошлем женщин… Оно и лучше, ведь так встарь было: хозяйка держит дом, хозяин стучит кулаком… Их дело: детей плодить, стряпать, шить, да и стадо стеречь…

— Ну хорошо, только пусть не знает никто! А то все навалятся — кто ж в дураках останется?..

— А молоко куда денем? Из колхоза идет да еще и наше…

— Ну, посмотрим…

— Будем пить вместо воды да вина…

— И свинью накормим, а то чего мучается?

— Видишь, сколько идей! Только охота была бы…

Стоит Белый среди крестьян и, как говорится, ни в гору, ни под гору, какая уж тут дорога!

— Люди добрые, что же тогда от наших женщин останется, а? А то если я со своей не посоветуюсь, с Замфирой, снова она меня бросит, а мне только этого не хватало!

И думает про себя Серафим:

«Вот так… Меняешь шило на мыло, а еще возьмешь и гуся, а потом все к черту продашь и купишь козу. Посмотришь хорошенько, вот у тебя и чесотка, а вдобавок и сдача: как раз на слугу с козырьком, чтобы было кому чесать…»

Так проходит вечер, второй, девятый, двадцатый; проходит и ночь, и день, и утро. Живут-поживают Серафим с Замфирой, а вместе с ними бычок Белый.

И как-то, то ли в пятницу, то ли в четверг утром, говорит жена мужу:

— Что же мы делаем, муженек? Все люди как люди, а мы что, не люди? Бычка этого держим, а ведь доить-то не доим.

— Вижу… — чешет Серафим затылок.

Только одно это словечко и сказал Серафим, а жена уже взбеленилась: мол, насмехаются над ней.

— Хорошо еще, что видишь… — вздыхает она, а сама так и кипит. — А я вот другого не вижу: почему, для чего, на что мы его держим?

— Так ведь держим! — говорит Серафим убежденно, потому что со временем стал он таким и думал человек так: говори, как другой говорит, и делай хоть что-нибудь, как он, и посмотри, убьет он тебя за это? А может, даже и похвалит?