Пастер - [2]

Когда мальчика увели и мать, обернувшись от двери, бросила на Пастера полный мольбы и надежды взгляд, Вюльпиан сказал:

— Вы не только можете решиться, вы обязаны это сделать. Мальчику даже не прижгли раны раскаленным железом, он все равно погибнет. Медицина не знает ни одного средства для лечения водобоязни и ни одного случая выздоровления заболевшего человека. У несчастного ребенка есть единственный шанс на спасение, этот шанс — ваши прививки. К тому же множество опытов на собаках достаточно убедительно показали безупречность вашего метода. Я не вижу оснований опасаться, что на человеке он даст другие результаты. Вы должны решиться. Я бы на вашем месте не упускал времени и сегодня же сделал первую прививку.

Транше, менее маститый ученый, а потому и менее сдержанный, горячо поддержал коллегу:

— Дорогой Пастер, разве вы не понимаете, что другого выхода у вас нет?! Не вы ли сами говорили, что долг кончается там, где начинается невозможное? Что же мешает вам тут выполнить свой долг? И разве не ваш долг рискнуть ради спасения человека, когда мы все уверены, что риска тут почти нет?! Решайтесь, дорогой учитель!

В этот знаменательный вечер, шестого июля 1885 года, в лаборатории Пастера было сделано первое впрыскивание вакцины против бешенства человеческому существу. Доктор Транше ввел под кожу маленькому Мейстеру несколько капель эмульсии, содержащей в себе ослабленный яд бешенства. Каждый день уколы повторялись, и изо дня в день больной ребенок получал все более сильную дозу.

На шестой день Пастер написал своему зятю: «Все идет хорошо, ребенок хорошо спит, у него хороший аппетит, инъецируемая эмульсия рассасывается на другой же день бесследно».

На седьмой день на месте укола осталось розовое пятно, очень болезненное, все увеличивающееся; потом пятно исчезло. Иногда Жозеф становился несколько более возбужденным, чем обычно, но возбуждение проходило, мальчик весело бегал по двору Эколь Нормаль и с аппетитом съедал все завтраки, обеды и ужины, которыми его кормили гостеприимные хозяева. Мать Жозефа воспряла духом и всякий раз плакала от умиления, когда хоть издали видела Пастера.

А Пастер? Каково было его душевное состояние в эти дни? Его мучили сомнения, он совсем не спал по ночам, надежды сменялись страхом, минуты душевного подъема — часами уныния. Мадам Пастер, самый близкий его друг и самый верный помощник, только она одна, быть может, знала, какой ценой достается ему эта победа. В том, что он победит, Мари Пастер ни минуты не сомневалась, но чего это будет стоить ее великому мужу?!

В эти дни она писала своим детям: «Дорогие дети, еще одна бессонная ночь у вашего отца, он совсем не может привыкнуть к мысли, что в последней стадии лечения нужно будет привить этому ребенку совершенно свежий яд…»

Через десять дней, 16 июля, Жозефу Мейстеру сделали последнюю, двенадцатую прививку из совсем свежей эмульсии, которая наповал убивала кролика, превращала в бешеную здоровую собаку и безусловно должна была заразить водобоязнью человека.

Но Жозефу Мейстеру эта эмульсия должна была спасти жизнь. Более того — сделать его навсегда невосприимчивым к яду бешенства.

Должна… А так ли оно будет? Вот вопрос, который мучил в тот день Пастера, не давал сомкнуть глаз в ту ночь и довел до галлюцинаций, когда ему стали чудиться страшные крики несуществующей толпы. И когда он мысленно снова взвешивал все «за» и «против», когда, становясь одним из своих противников, сказал себе: «Ведь ты не врач, какое ты имеешь право лечить человека?!» — он с внезапной ясностью понял, что ребенок умрет. Быть может, уже умер…

Вскочив с кресла, Пастер взял в здоровую руку палку, накинул поверх пиджака широкую пелерину и, осторожно ступая, чтобы не разбудить спящую в соседней комнате жену, медленно спустился по лестнице, вышел во двор и направился в здание лаборатории.

В углу комнаты, временно превращенной в спальню для юного пациента, возле кровати сидела женщина — мать Жозефа. При звуке открываемой двери она вздрогнула и поднялась. Пастер, волоча ногу, быстро прошел разделявшее их расстояние и с мучительной тревогой взглянул в глаза матери. Глаза были спокойными, слегка затуманенными дремотой. Тогда Пастер решился, наконец, посмотреть на изголовье кровати. Ребенок спал тихо и безмятежно.

Пастер пошатнулся. Испуганная мадам Мейстер протянула к нему руки. И впервые за эти долгие десять дней Луи Пастер улыбнулся. И впервые поверил: мальчик выживет, мальчик спасен!

Крепко пожав руку матери, Пастер так же молча вышел из комнаты. Теперь он знал, что одержал победу.

Он поспешил в свою спальню, чтобы успокоить жену, которая — напрасно он убеждал себя, что она спит! — конечно же, бодрствует, и чтобы поделиться с ней своими мыслями, как он это делал вот уже тридцать шесть лет.

Мадам Пастер слушала и все понимала. И верила всему, что говорил ей великий человек. Однажды и навсегда поверив в его величие, она ни разу не усомнилась в нем за всю их долгую совместную жизнь. Она знала все, что он делал и о чем он думал. Она писала под его диктовку доклады в Академию наук, позже — в Академию медицины, его сообщения и статьи, а иной раз и протоколы его опытов. Она всегда восхищалась его прозорливостью и требовательностью к себе и даже тем, что он частенько забывал и ее и своих детей, когда увлекался какой-либо новой идеей. В такие дни она старалась принимать посильное участие в его лабораторной жизни и не докучать ему никакими семейными делами. На ее глазах он стал большим ученым, известным и признанным во всем мире. На ее глазах был избран во Французскую академию, заняв в ней одно из сорока кресел для «бессмертных». И на ее глазах он старился и дряхлел.