Пасмурный лист - [8]

Поле, рощица, овражек, какой-нибудь захудалый садик, даже огород – умиляли и радовали ее несказанно. «Мне бы – знахаркой, – говорила она, широко раскрывая голубые и бойкие глаза, – я б тогда смерть, как лиса, со следу сбила, меня бы до кореньев допустить». Все времена года, все птицы и звери, все, что цвело и веселилось, было близко ей. Соловьи и осины, подберезовики и кроты, дубы и пескари, закаты, восходы, росы, ветра – все, все щекотало ее сердце.

Идет мимо нее красноармеец. В коротеньких сапогах, открывавших ее кругленькие икры, в юбочке хаки, в гимнастерке и пилотке, воззрилась она на березовую рощицу. Говорит солдату:

– Наберегли, накопили, нахозяйствовали, а он – кто?.. Враг! Ему, наезжему, красоту такую отдать?!

Боец смотрит на лес. Думает о родных местах, вспоминает самые веселые дни. Ага! Свадебная, гулянка. Зима, поближе к концу, время свадеб. Й тут вот роща словно собралась на свадьбу. Невесты-березы в талии обтянуты белым шелком с черными вышивками. Золотой газ реет над ними. В густом скопидомном золоте стволы сосен, ярки их иссиня-зеленые иглы, среди игл разбросаны шишки.

– Наезжать наезжают многие, – скажет красноармеец – пензенский или уральский крестьянин. – Да каково-то им придется уезжать? Мы нашу красоту грабить не позволим. Сила не тесто, Расея не квашня, – понаскребем такое – вспухнут! Дай время.

– И я так думаю. Подвооружимся, соберемся, и будет ему плохо.

– А что ж? Не кто-нибудь, – Советская Расея! Вот она какая – просторная.

Настасьюшка с восторгом передает этот разговор, подкрасив его слегка: фантазия – не ложь, фантазия – правда, да только попрытче. И летит та девичья фантазия по линии, добираясь до самых смертных окопчиков, забрызганных кровью, замощенных патронными да снарядными гильзами. Летит такая прекрасная, что всякому хочется с нею встретиться!

Говорят: «Хвали бесстрашно, перехвалить через край нельзя». Но кто знает наш народ, поймет, что это не так. Привыкший к едкому слову, он и в принятии похвалы, и в отдаче ее – осторожен. Оно и лучше. В кремне огня не видать. Величайшим тактом Настасьюшки было то, что веру в победу, веру в то, что неудачи временны, она сумела облечь в эти скромные и прекрасные описания русской природы. Поэтому и похвалы ее казались естественными, и вера ее – правдивой.

Душе становился понятен глубокий смысл жизни. Сродно птице летать, рыбе плавать, а русскому быть красивым в минуты опасности!

6

Между землянок со вздрагивающими трупами показалась фигура комиссара, Марк устремился туда. Когда он вернулся, Бондарни сидел по-прежнему, доложив тонкие руки на колени, такие острее, словно напоказ. Среди рыженьких волосиков тыльной части руки как пали несколько капелек с березы, так и лежат…

– Командира ищете? Зря. Он вас найдет Насчет боя, не беспокойтесь, бой сегодня не кончится, война тоже. Прежде при Бородине бились день, теперь будем биться дней десять, двадцать… Курите?

– Нет, благодарю вас. Разрешите узнать?

– Смотря что.

Сколько лет подполковнику?

– Сорок Три.

– О! Седой уже.

– Бывает, суть не в седине.

Он, нервно стуча мундштуком о, ноготь, торопливо, точно наотмашь рубя, спросил:

– А вы, лейтенант, и не подозреваете, что перед вашим приходом мы с подполковником имели рассуждение о вас лично?

– В списке пополнения моя фамилия значится – сдержанно ответил Марк. И он хмуро добавил: – Благодарю вас за внимание, товарищ.

– Иван Карьин – имя известное… – без внимания к собеседнику, а будто рассуждая сам с собой, продолжал врач. – Машина, много раз выручала в бою. Спрашиваю подполковника: «Не сын ли случайно?» Звоним в штаб. Угадал: сын.

– Я признателен весьма… Во время боя, да еще при Бородине… моя личность…

– В данном случае вы были не личностью, лейтенант, а канвою при другой личности, – сказал Бондарин.

Воспользовавшись тем, что лейтенант плохо слушает его, а разглядывает приближающегося к ним капитана Елисеева, врач внимательно осмотрел Марка. При первом взгляде, он кажется дурно сложенным, косолапым, разметанным, при втором – находишь некую, допустим, лесную изящность, а при третьем, – третий взгляд уже женский, – влюбишься.

– Капитан, вы меня ищете? – заговорил быстро врач, суя танкисту портсигар. – Курите, курите, я только что. Докурился до глупых мыслей, до головной боли! Каков подъемник перестрелки, а? С минуты на минуту самолеты появятся. Вы незнакомы? Лейтенант Карьин! Капитан Елисеев, сосед наш и выручатель!.. Вы ко мне, капитан?

Молоденький, только что умывшийся и весь прибранный, как оптический аппарат, капитан Елисеев несомненно всем нравился, и, несомненно, он знал это, и это нравилось ему. Взгляд его больших маслянистых и словно бы намокших глаз остановился на Марке, – И Марку понравился этот взгляд, на что капитан ответил еще более ласковым взглядом, не без оттенка превосходства.

Но тут капитан вспомнил что-то.

– Карьин?.. Ох, боже ж ты мой, боже! Карьин? По верхней башне вижу – Карьин! Его Голова! Сын Ивана?..

– Сын, – отозвался Марк, и ему никогда еще не было так приятно выговорить это слово.

Сильные и горячие руки охватили его. Капитан отскочил и, размахивая руками так, точно желая расколыхать всю вселенную, воззвал: