— Сделайте одолжение, не дразните меня, Никифор Иваныч.
Звонок. Вошел еще кавалер.
— Здравствуйте, Вера Павловна! Здравствуйте, Пелагея Калиновна! Христос воскрес!
— Ни за что на свете! Мы только три дня христосуемся! — взвизгнули девицы.
— А по закону всю Святую неделю следует.
— И так уж все губы обтрепали.
— Я легонечко, воздушным манером. Даже можете меня не чмокать. Я сам чмокать буду.
— Нет уж, отчаливайте!
— А я прямо из балаганов летел сюда на извозчике, как зефир на крыльях ночи, и мечтал об упоении чувств на душистых женских устах. И вдруг поворот от ваших ворот! Зачем же я после этого балаганное удовольствие бросил? Два балагана еще у меня не осмотренными остались.
— Мы и сами во всю Пасху никакого балаганного удовольствия не видали. Присаживайтесь к нам и утешайтесь разговорами с нами.
— Ваши улыбки так и манят меня на слияние уст, — говорит кавалер, садясь.
— Пожалуйста, только не очень близко, а то вы, пожалуй, и силком с нами похристосуетесь.
— Поцелуйным вором отродясь не был. У всех лавочных соседей на нашей галерее можете даже спросить. На повальном обыске дадут похвальный отзыв.
— А зачем же вы свое лицо к моему лицу приближаете?
— Румянец ваших ланит хочу рассмотреть!
— Ах! Ну, уж это свинство!
— Христос воскрес! Извольте и яичко получить. Но теперь позвольте дохристосоваться до конца. Уж что замахнулся, что ударил. Два раза за вами, потому надо до трех раз.
— Ах, какой вы несносный! Ну, да уж христосуйтесь, что с вами делать! — сказала девица.
И началось чмоканье. Кавалер обошел всех девиц.
— И ведь заставят-таки насильно целоваться! — говорили девицы с притворным неудовольствием.
1906
