Пасека - [46]

Сергей слушал старика, всматриваясь в скалу, прозванную Скалой любви. Там, на небольшой пологой поляне крутого склона, собиралась молодежь, или влюблённые тайком назначали свидание. Отдельные прыткие смельчаки лазали и на саму скалу, пытаясь доказать любаве смелость, умение и отвагу. Скала, изрытая временем, обветренная и серая, казалась гигантским зубом, торчащим над рекой. Видная издали, служила ориентиром для древних путников – удэге, тазов, хунхузов, китайцев, русских первопоселенцев.

Сергей пытался представить себе быт, связанный с тайгой, добыванием дров на зиму, выращиванием пшеницы и овса, ячменя, кукурузы. Ведь надо же было питаться, делать заготовки в зиму, всё это сохранить. И выживать среди зверья, окружающего посёлок. Богатством для семьи были корова и лошадь – главные кормильцы крестьян. Чего стоило их сберечь от тигров, выгоняя скотину по утрам на дневной выпас в окрестности… Он представил себя пастухом и подумал, что бы он мог сделать, если зверь вдруг нападёт на животное. Да, без ружья в тайге делать было нечего…

Сейчас его так и подмывало расспросить про клад икон, спрятанный староверами в горах. И он задавал себе вопрос: а для чего это вообще ему нужно? Ради любопытства – одно дело. За спрос не дадут в нос. С другой стороны, кто же так ему прямо и скажет: «Сходи туда, принеси их, в музей сдай, спасибо получишь». Для религиозных людей это действительно клад, привезённый сюда из глубины веков. И не в музее им место, пока жив хоть один из наследников. И Фёдор Басаргин, и потомки Сотникова на него имеют право, и дети Мурачёва, и те, кто разбрёлся по запрятанным в тайге поселениям.

– Семён Степанович, а вы про клад икон староверов ничего не слышали?

– Сотников привёл нас на Фудзин, под перевал. Лужки – так место то прозвали. Дочка его да внучки, может, что и знают, да разве покажут? Да и можно ли то кладом назвать? Схорон есть где-то. Иконы старые, в медных да позолоченных окладах. Утварь разная, серебряный крест, кадило и всё остальное понемногу. Ларец небольшой. На службу-то сейчас не собираются. Всяк сам по себе живёт, на родовые иконы молятся. Вон и в моём доме клад такой в красном углу, иконостас с лампадкой. Заходи в дом, полюбопытствуй.

– Да как-то неудобно, – застеснялся Сергей.

– Заходи, кваском угощу. А то я стомился с работы. Квасок на чёрных сухариках, домашний, ты такого не пробовал, поди.

Старик собрал инструмент, Сергей взял у него топор и колун, понёс под навес в ограду. На веранде сняли обувь и верхнюю одежду. Открыв дверь и пропустив вперёд Сергея, грузный старик грохнулся за порогом комнаты на колени, бросил искоса на гостя взгляд с осуждением, что не поклонился иконам, и легко и искренне стал креститься, всякий раз наклоняясь лбом до пола. Старик шептал молитву «Отче наш», благодарил, что дал ему возможность трудиться, за хлеб и достаток в доме, за здоровье, отпущенное ему, жене, детям и внукам.

Сергей оторопело смотрел на эту картину из неведомой ему сказки. В углу над столом иконы поблескивали мутным цветом позолоты, тёмными красками сурово и участливо проглядывали лики Богородицы с младенцем Иисусом на руках, Святого Николая, «Семистрельной», другие незнакомые ему образы. Икон было много, небольших и средних размеров. Сергей переводил взгляд то на своего знакомого, так неожиданно открывшегося перед ним, то на иконы, освещаемые лампадкой и лучами уходящего солнца за окном, то на вычищенный до блеска пол. Кругом царила безупречная чистота и опрятность.

Семён Степанович легко поднялся с колен, предложил помыть руки в рукомойнике, пригласил за стол. В дом вошла старушка в платочке, добрыми голубыми глазами окинула гостя, поставила на стол глиняный кувшин с квасом, кружки.

– Кушайте на здоровье, – тихим мягким голосом пропела она и вышла из комнаты.

– За что честь такая? Не пойму, – спросил Сергей, с удивлением обращаясь к хозяину, старшему на все шестьдесят с гаком лет.

– Ну, если сейчас не понял, доживёшь до моих лет – поймёшь.

– А я слышал, что если староверы в тайге и дадут воды напиться, то посуду эту уже поганой считают.

– Всякий человек по-своему чтит свою веру. Не суди и не судим будешь. Не осуждай. А от людей не спрятаться. Вон сын у меня бригадир лесорубов. Уважаемый человек. Жена его учительница, из православных, крещёная, но атеистка, говорит. Пионеркой и комсомолкой была. Да и мы своим детям не перечили, смирились. Вера, она ведь тоже всякая бывает. Без веры нельзя. И без школы нельзя.

– Когда мне было семь лет, бабушка возила меня в Семипалатинскую церковь крестить. У неё на столике Евангелие лежало, и я любил старославянские слова разглядывать, а вот понять смысл не получалось. В первом классе в октябрята приняли, к опрятности и прилежанию приучали. Чтобы чистый воротничок был, руки чистые, ногти подстрижены, не кричал во время перемен, не дрался, рос приличным человеком и хорошо учился. Вот, собственно, и вся идеология для ребёнка. Затем – в пионеры. Тут – то же самое, но уже осмысленно поступали. Главные лозунги говорили, как надо поступать: «Пионер – всем ребятам пример!» и «Один за всех – и все за одного», а во всём хорошем, что нужно сделать для семьи, города, страны, «Будь готов! – Всегда готов!» Вот такая вера у меня и моего поколения сформировалась, это, действительно, другая вера, вера в построение самого гуманного человеческого общества. Мы после войны родились. И в шестьдесят первом году нам объявили, что мы через двадцать лет будем жить при коммунизме. И мы поверили.