Паруса в океане - [84]

— Не появляйся один на базаре, они запомнили тебя.

Растолкав купцов у штабеля, появились Мекал и Ахтой.

— Удача! — крикнул юноша.

Ахтой, отдуваясь, сел рядом с тирянином.

— Пока я раздумывал, что говорить, Агенор взял на себя смелость и выложил все подробно, как проходило плавание. Жрецы записывали, не веря ни слову. Зато вельможи адмиралтейства, морские знаменитости, смекнули, что это истинная правда.

— Где сейчас Агенор?

— Его вручили лучшим лекарям Карфагена. И еще: царь Магон обещал принять Агенора, когда позволят государственные дела. Магон ведет войну с Сардинией и ливийскими племенами пустыни. Говорят, он хочет подарить кормчему слона, на котором можно ездить, как на муле. Карфагеняне единственный народ в Ливии, приручивший слонов… Ну, а ты был в храме? Видел ее?

— Нет, не был.

— ?!

— Эх, Ахтой. Я ее готов утащить хоть из преисподней, но…

— Что «но»?

— Небо убьет ее, если мы снова будем вместе. Наши одежды море выбросило порознь…

— Какое вам дело до неба и оракулов судьбы? У вас же любовь, любовь редкая среди смертных, — мудрец запнулся, — о таких вещах он предпочитал обычно не говорить, — ради Ларит, лучшей из женщин… Поверь: боги не в силах помешать ни вам, ни другим. Все кары богов — это кары людей или обстоятельств… Кажется, мне известна истина истин…

Астарт с нежностью обнял египтянина.

— Когда-то я думал так же.

— Я знаю. Но вспомни, когда изменились твои мысли.

— Знаешь, у колдунов гремящей радуги я подумал, неплохо бы встретиться еще раз с Эшмуном.

— А сейчас?

— Я понял, что это бесполезно. Я его могу убить прикосновением пальца, как он когда-то. Я его могу изуродовать, издеваться над ним… все что угодно. Но боги от этого не исчезнут, и вера в них — тоже.

— Пойдем к Эшмуну.

Эшмун Карфагенский еще более обрюзг и пожирнел. Весь его облик сытое довольство.

— Кто из вас осмелился клеветать на Пылающее Божество? — живой бог с откровенной неприязнью разглядывал мореходов. — Кто осмелился утверждать, что длина тени может уместиться под ногами, что зенит Светила может перемещаться по небесной тверди?

Астарт подошел к Эшмуну.

— Я осмелился утверждать.

Свита живого бога, вельможи и уродцы, брызнули по углам сумрачного огромного зала, в котором гуляли сквозняки, шевеля тонкие занавеси на стенах и у алтаря.

— Матрос, видишь этих калек и уродов. Их сделало такими мое слово.

— Убить легче, чем родить. Исцелить трудней, чем изуродовать.

Астарт попал в точку: Эшмун мало кого излечил за свою жизнь.

— Слушай меня внимательно, несчастный: Сияющий Хаммон, Пылающий Хаммон, подобный Хаммону, жаркий, как светило Хаммона, медная сковородка на углях, жар, огонь, пламя, дым, пламя, пламя, пламя, раскаленный щит в огне, раскаленный, раскаленный, раскаленный, как Хаммон, и раскаленный гвоздь у меня в руке!

Астарт сам протянул руку. Но прикосновение жирного пальца Нового Эшмуна не породило боли, не оставило ожога, как прежде.

Астарт иронически улыбнулся и поймал за мантию отпрянувшего Эшмуна.

— А теперь попробую я.

Испуганный Рутуб зашептал на ухо Саркатру:

— Бежать надо.

Астарт медленно сдавливал пальцами выщипанный череп жреца. Потрясенная жертва все более возбуждалась, шумно дыша и отвечая нервной дрожью на малейшее движение пальцев Астарта. Наконец взгляд живого бога остекленел, челюсть отвисла.

— Чудо! — шептали мореходы.

— Злой Мот в его пальцах, — шептали вельможи.

— Еще один Эшмун, — шептали уродцы.

— То наследие Ливии, — прозвучал спокойный голос Ахтоя.

57. Башня отшельниц

— Вот здесь, — прошептала танцовщица, — это и есть Башня Святых Отшельниц.

За купами темных пиний полыхали огни храма Танит, слышались возбужденные голоса, музыка, звон цимбал. Астарт запрокинул голову и с трудом различил в звездном небе темную громаду, казалось нависшую над храмовым садом.

"Нужно торопиться, пока не взошла луна…" — подумал он и, вытянув перед собой руку, шагнул вперед. Повеяло теплом нагретого за день камня, пальцы его коснулись шероховатой круглой стены.

— О Баалет, что он хочет делать?! — танцовщица прикрыла ладонью рот, чтобы не закричать.

Финикиец молча ощупывал шаг за шагом стену, пока не нашел то, что искал: деревянную трубу, вделанную в камень.

— Чужеземец, побойся неба, — танцовщица нашла в темноте Астарта и обвила его шею тонкими цепкими руками, — богиня покарает всякого, кто замыслит недоброе против отшельниц, посвятивших себя Великой Матери. Башню размуровывают раз в году — в весенний праздник Танит, — выносят мертвых, впускают новых отшельниц и оставляют на год пищу и воду… Вернемся в храм, там весело, песни и самые красивые женщины, и там твои друзья.

Астарт оттолкнул женщину.

— Замолчи. Ты свое получила, а теперь уходи.

Финикиец вдруг ощутил всем своим существом страх.

"Судьба, что ты готовишь?"

Танцовщице показалось, будто в невидимую доску ударила тупая стрела. Затем еще одна и еще… Странные звуки мерно взбирались в ночное небо, замирая на короткое время.

Танцовщица протянула руки, но… уперлась в камень.

— Баалет! Кары твои молниеносны! — она в ужасе отпрянула и, шатаясь, побрела в сторону храма, откуда несся женский визг и гогот матросов.

Астарт медленно поднимался вверх. Деревянная труба служила для ритуальных возлияний и была довольно искусно вделана в стену. Так, что из камня выступала лишь узкая, не более трех пальцев, полоска дерева. В арсенале матросских забав было лазанье на мачту при помощи двух сапожных шил или остро отточенных кинжалов. Это сейчас пригодилось Астарту.