Паруса, разорванные в клочья - [43]

Главным виновником происшедшей трагедии, как всеми и ожидалось, был определен капитан-лейтенант Барташевич как командир «Фершампенуаза» и лицо, полностью ответственное за все, что происходит на борту вверенного ему корабля. В вину Барташевичу вменялось то, что он приказал перемыть крюйт-камеру тому же офицеру, который некачественно вымыл ее в первый раз. Формулировка, мягко говоря, весьма странная. Как будто на корабле имеется такое количество офицеров, чтобы одни из них только и занимались тем, что все время переделывали то, что не слишком добросовестно делали их нерадивые товарищи. По логике вещей, наоборот, следовало бы назначить устранять недостатки как раз того офицера, который их и допустил. Такая практика всегда существовала раньше, существует она в нашем флоте и сегодня. Однако в деле «Фершампенуаза» присутствовала своя логика. Кроме того, старший артиллерийский офицер поручик Тибардин был не просто первым подвернувшимся командиру под руку офицером, а офицером, непосредственно отвечающим за крюйт-камеру. Разве логичным было бы предположить, что Барташевич, минуя старшего артиллерийского офицера, отдавал бы приказание через его голову младшему? Однако с судьями, как известно, не спорят. Впрочем, в их оправдание можно сказать, что если Барташевич все равно нес персональную ответственность за происшедшее на вверенном ему корабле, то этот параграф обвинения не имел особого значения. Кронштадтский портовый суд почти единодушно приговорил теперь уже бывшего командира линейного корабля «Фершампенуаз» капитан-лейтенанта Барташевича к «лишению живота», то есть к смертной казни. Приговор, что и говорить, предельно суровый, если бы не одно «но». Дело в том, что Кронштадтский суд не выносил окончательного вердикта. После его окончания, как правило, рассмотрение наиболее важных дел начинал суд Морского министерства (аудиторский департамент). Кроме этого, существовала и еще одна негласная традиция. Портовые суды обычно всегда выносили приговоры по максимуму с определенной перестраховкой, чтобы более высокие судебные инстанции в тех случаях, когда это требовалось, могли проявить свое снисхождение.

Кроме Барташевича к смертной казни Кронштадтский портовый суд приговорил и старшего артиллерийского офицера поручика Тибардина. Ему в вину ставилось то, что он плохо организовал помывку крюйт-камеры в первый раз, а затем во время второй помывки часто отлучался и, наконец, не воспрепятствовал принесению в крюйт-камеру двух ручных фонарей с открытым огнем, что делать строжайше запрещалось. Суд посчитал, что именно случайное опрокидывание одного из этих фонарей и послужило причиной первичного возгорания.

Третий смертный приговор был подписан цейхвахтеру Мякишеву за принесение этих же фонарей и частые отлучки из крюйт-камеры во время производства там помывочных работ, что также строжайше запрещалось корабельным уставом.

Что касается остальных должностных лиц команды «Фершампенуаза», то все они были с самого начала оправданы и (как и контрадмирал Платер) проходили по суду только в качестве свидетелей. При этом никто даже не попытался поставить вопрос о действиях Платера во время организации руководства эвакуацией людей с гибнувшего корабля. Хотя было совершенно очевидным: дай Платер команду на оставление корабля хотя бы несколькими минутами ранее, таких больших жертв могло бы и не быть.

Когда все три обвинительных приговора были вынесены, дело о пожаре и гибели линейного корабля «Фершампенуаз» было передано в аудиторский департамент Морского министерства. Там началось новое расследование. Результаты его оказались совершенно иными, чем у суда Кронштадтского порта. Так командир «Фершампенуаза» был полностью и по всем пунктам обвинения оправдан. Все его действия были признаны правильными и грамотными. Старшему артиллерийскому офицеру и цейхвахтеру же «за уважение неумышленности их вины и прежней хорошей службы» было определено вместо смертной казни разжалование в рядовые без зачета всей прежней выслуги. Наказание тоже, прямо скажем, весьма суровое, но все же это не было «лишением живота».

Однако и на этом разбирательство дела о гибели «Фершампенуаза» не закончилось. Теперь бумаги с выводами аудиторского департамента были переправлены в Адмиралтейств-совет, тогдашний коллегиальный орган руководства Морским министерством, где заседали старые заслуженные ветераны. Там за рассмотрение дела взялись старейшие и заслуженные адмиралы, прославившиеся подвигами еще в далекие екатерининские времена. Кроун и Пустошкин, внимательно ознакомившись со всеми обстоятельствами катастрофы, вынесли следующую весьма обтекаемую резолюцию: «Как всякое кем-либо из офицеров сделанное упущение в большей или меньшей мере лежит по законам на ответственности командира, то и совет не может оправдать капитан-лейтенанта Барташевича, а полагает участь сего офицера передать в милостивое воззрение Государя Императора».

Император ходом расследования причин и обстоятельств гибели «Фершампенуаза» интересовался едва ли не ежедневно. Такое особое внимание вынуждало всех отвечающих за расследование дела действовать энергично и на совесть. Особое внимание государя к делу «Фершампенуаза» имело и особые причины. Дело в том, что в гибели линейного корабля имелось одно чрезвычайно важное обстоятельство: во время пожара на «Фершампенуазе» полностью сгорел весь хозяйственный и финансовый архив Средиземноморской эскадры со всеми отчетными бумагами за более чем трехлетнюю кампанию. Проще говоря, было уничтожено все, что могло бы послужить обвинением в расхищении имущества и денег во время экспедиции на Средиземное море, о чем, кстати, у царя уже имелась некоторая предварительная информация. Здесь следует отметить, что Николай Первый, как никто другой из российских императоров, очень болезненно относился ко всем хищениям и разбазариванию казенных средств, был нетерпим к расхитителям и ворам, всегда и везде требовал тщательнейших проверок ведения отчетности. Разумеется, он имел все основания подозревать, что весьма странная гибель «Фершампенуаза» накануне проверки всей финансовой документации эскадры и вместе с тем полное уничтожение архива, к спасению которого никто даже не попытался приложить ни малейших усилий, было далеко не случайными совпадениями. Однако все попытки императора найти в следственных бумагах хоть какое-то упоминание о возможности организации преднамеренного поджога «Фершампенуаза» окончились ничем. Но Николай Первый не привык так просто сдаваться. Когда ему стало ясно, что официальное расследование не может пролить свет на странную историю с уничтожением финансовой отчетности эскадры, он вызвал к себе контр-адмирала Михаила Петровича Лазарева, героя Наварина и начальника штаба Средиземноморской эскадры. Лазарев был любимцем царя, а потому, зная его неподкупность, предельную честность, а также осведомленность во внутриэскадренных делах, Николай решил поручить ему провести личное независимое расследование на предмет возможности умышленного поджога линейного корабля «Фершампенуаз».