Партизанский фронт - [8]

Где-то параллельными маршрутами пробирались к районам своей боевой деятельности и два других партизанских отряда.

Оккупанты хотя и потеряли следы наших осторожно продвигавшихся отрядов, но, как мы и предполагали, не забыли о них. На поиски нас они пустили свою агентуру и, как выяснилось потом, срочно и тайно готовили для перехвата довольно крупные силы, сосредоточивая их на вероятных путях нашего движения. Они надеялись прижать партизан к берегу широкой Западной Двины и на открытой местности внезапным ударом из засады уничтожить. На стороне гитлеровцев были все преимущества: свобода маневра, скорость передвижения на автотранспорте по дорогам, наличие достаточных сил и неограниченное количество боеприпасов, возможность ведения воздушной разведки.

В штабе карателей потирали руки, считая свой замысел создания засады-ловушки безукоризненным, а прорвавшиеся через линию фронта отряды обреченными.

Уже много дней и ночей наш отряд медленно пробирался через густые леса и топкие болота в глубокий тыл противника. Мы настойчиво шли вперед без нормального отдыха, гоня сон и усталость, не обращая внимания на опухшие ноги, все туже затягивая ремнями животы. Было неимоверно трудно. Постоянно хотелось есть. Нас мочили дожди, вечерние и утренние росы. Были дни, когда одежда и обувь почти не просыхали. Нас съедали тучи комаров.

На каждой остановке выбивающиеся из сил партизаны буквально падали на траву. Все сильнее нами овладевало желание сделать большой привал: отоспаться, отдохнуть, обсушиться, досыта поесть. Но пока это была несбыточная мечта. Остановки приходилось делать короткие, а сохранившиеся крохи продуктов расходовать бережно. Сознание долга неумолимо двигало отряд все дальше на запад, в намеченный район действий — к сплетениям основных магистралей, питавших фронт ненавистного врага. Все понимали, что нельзя было упустить благоприятное летнее время, когда союзниками партизан были теплые дни, не требовавшие от партизан заботы об одежде и крове, щедрые дары лесов — грибы, ягоды, орехи. Все это надо было максимально использовать. Каждый сознавал, что холодная осень, голые поля и леса, а затем суровая зима с глубокими снегами и морозами во сто крат затруднят наши боевые действия. И мы спешили. Шли непрестанно днем и ночью. Тревожные вести с фронта еще больше подстегивали нас: немецко-фашистская армия рвалась к Дону и Волге, на Северный Кавказ. В то время как линия фронта вновь быстро отодвигалась на восток, мы упорно шли все дальше на запад.

Как ни тяжело нам было физически, еще труднее было в моральном отношении. Усталость снималась даже коротким отдыхом, а вот на душе по мере углубления в тыл врага становилось все горше.

Безотрадная картина открывалась нам на белорусской земле. На месте многих деревень, где когда-то ключом била жизнь, теперь среди руин и бурьяна виднелись братские могилы, торчали обгоревшие печные трубы.

Войска вермахта ревностно выполняли указание Гитлера и своего командования, предписывавших применять величайший террор.

«Речь идет, — говорилось в одном из них, — о борьбе на уничтожение… Гигантское пространство должно быть как можно скорее замирено. Лучше всего это можно достигнуть путем расстрела каждого, кто бросит хотя бы косой взгляд…»[2]

Гитлеру вторил палач в фельдмаршальском мундире Кейтель:

«…Фюрер распорядился, чтобы повсюду пустить в ход самые крутые меры для подавления в кратчайший срок повстанческого движения… При этом следует учитывать, что на оккупированных Германией территориях человеческая жизнь ничего не стоит и устрашающее воздействие может быть достигнуто только необычайной жестокостью…»[3]

Мы не знали тогда о наличии этих и других фашистских документов и планов массового истребления советского народа. Они держались в строгом секрете. О них гитлеровские палачи впервые во весь голос вынуждены были заговорить со скамьи подсудимых на Нюрнбергском процессе. Нам не приходилось читать этих директив, но мы своими глазами видели, с какой жестокостью оккупанты проводили их на деле.

Всюду нас встречали следы смерти, разрухи, голода, печальные глаза исхудавших ребят, измученных женщин и едва державшихся на ногах стариков.

Неузнаваема стала Белоруссия. Невыносимо было смотреть, как в постоянном страхе бедствовал народ без крова и хлеба. Во многих селах мы не могли найти даже кружки чистой воды: фашисты загадили колодцы навозом или сровняли их с землей. Сохранившиеся деревни на Витебщине встречали нас заколоченными окнами: они были безлюдны. Жители спасались от разбоя и смерти в лесах и болотах, ели лебеду, крапиву и ягоды. Многие пухли от голода и тяжело болели.

Люди на оккупированной территории очень плохо знали о реальном положении на фронте: не было советских газет и радиоприемников, чтобы регулярно получать вести с Большой земли.

Нас повсюду засыпали вопросами:

— Где фронт?

— Когда вырвемся из неволи?

— Как все это случилось?

Наши ответы выслушивали с огромным вниманием. Они вселяли в крестьян надежду и уверенность.

В коротких беседах выяснилось, что подавляющее большинство жителей, безусловно, не верило немецкой пропаганде. «Брешут, гады! Слышали мы об этом еще в 1941 году. Старая песня», — говорили они.