Партизанские встречи - [15]

— Здравия желаю, господин староста… А говорят — Тимофей и в ус не дует. Слышите, шипит как?.. Остриги, Тимофей, усы, не мучься… Эх, голова твоя садовая, слушайся молодого-то.

Бондаренко, к удивлению всех, узнал паренька и пошел ему навстречу.

— Это товарищ Волгин, — сообщила Вера.

— Какой же Волгин, если Ольгин, Вася… Как ты сюда попал? — спросил парня Бондаренко.

— Сергей Волгин, он же Василий Ольгин, с некоторых пор находится, так сказать, в длительной командировке, — отрапортовал Сергей.

— Как? Откуда ты сюда попал? — спросил парня Бондаренко.

— Из древнего города князей Трубецких, то есть Трубчевска, по велению их отдаленного потомка боярыни Веры.

— А ты как был болтуном, так им и остался, — строго сказала Вера.

— Зачем на меня так смотреть, Вера? — продолжал Сергей. — И слова такие зачем — «болтун»?.. А в сущности, в моём положении, — он показал на одежду, — не болтать, так и тепла не видать. Язык только и обогревает. Он у меня, что мотор: чуть чего, я завожу его, и тело прогрето… Что остается бедному студенту?

Этого неугомонного и неутомимого «болтуна» Бондаренко неоднократно пытался взять на постоянную комсомольскую работу в обком, а получив назначение в Трубчевск — в родной город Сергея, Бондаренко окончательно решил забрать его с собой, но паренек отказался. Это было в 1939 году. Появление Сергея здесь, в колхозе, было неожиданным для Бондаренко, и он попросил его толком рассказать о себе.

— В том-то и дело, что толком об этом не расскажешь, Алексей Дмитриевич, — сказал Волгин. Он снял пальто и сел за стол. — Ну, вот, скажем, Тимофей Иванович, — показал он почему-то на старика старосту, — тоже с докладом, небось, пришел, а стоит у порога, точно привязанный Ты не приморозил там ус к косяку?.. Хорош старик! Работать с ним одно утешение. Молчун и неказист вроде, а так вкручивает фрицам шарики, только держись… Нет, толком не расскажешь: так, непутево всё началось.

— Ты о себе расскажи, — сказала Вера.

— О себе и говорю. Помните, Алексей Дмитриевич, я поругался с вами? Из-за чего? Только я до учебы дорвался, а вы: «хватит, пора работать, отозвать в райком комсомола»… Тогда вы были неправы. А началась война, мне говорят: «учись». Институт эвакуировался куда-то к чёрту на кулички, в Сибирь, и я тащись с ним. Зачем? Глупо. Девушки пусть учатся, а мое место на фронте… Наши отходят. Почему отходят? Потому что нас, студентов, не берут на фронт… Глупо думал, стыдно теперь… Я с начальством своим тогда поругался. И сбежал в военкомат… Через неделю уже был в полковой разведке. Прекраснейшая работа! Больше всего люблю далекие рейды и воровать штабных офицеров. Потом назначили меня командиром взвода этой же разведки. Не хотелось, страшно не хотелось, но… уже не ругался: дисциплина… В этой должности меня и настигли — пуля в ногу и осколок мины вот сюда. С пулей можно бы мириться, а от осколка — ни вздохнуть, ни охнуть: как волк пол-ягодицы выдрал. Видите, косо сижу!.. На всю жизнь равновесия лишился. Неделю полз по украинской земле, думал — помру. Подобрали меня два железнодорожника. Отходили. А когда раны мало-мало позаросли, двинулся на восток… Шёл по долинам, плыл через реки, прятался в соломе, на огородах, в хатах.

Сергей задумался, что-то припоминая.

— В ноябре добрался до Трубчевска. Встретил меня родной город, прямо скажу, не с распростёртыми объятиями… Родных никого, по улицам рыщут гестаповцы, горожане приуныли, молчат, слова не вытянешь, ни о ком не хотят говорить. А главное, меня не узнают, ну и я решил не открываться. Приютил меня один знакомый в сарае. Заперся я в четырех стенах и просидел неделю. Да, целую неделю, как один месяц, просидел, нигде не показываясь. Спросите меня почему — я и не отвечу: напал какой-то страх… Хозяин каждую ночь шептал мне на ухо о партизанах, о райкоме партии, назвал по фамилии всех, секретарей, которых разыскивают немцы. «Все, говорит, здесь». А я боюсь вылезти, даже в окно поглядеть боюсь. Чёрт его знает, необъяснимая штука… Но сколько можно жить в сарае? Эх, думаю, всё равно. Выбрался ночью и чуть не бегом по улице. Прошел в один конец, вернулся в другой — ни дьявола не встретил. Даже обидно стало… Иду к парку, и вот только там, у какою-то поганенького склада, наткнулся на часового: сидит у забора и крепко спит, обнявшись с винтовкой. Не успел фриц моргнуть, как его винтовка оказалась в моих руках и тяжелый приклад опустился ему на голову… Сошло…

Сергей взглянул на Бондаренко.

— Поймите, Алексей Дмитриевич, ни одна самая блестящая игрушка в детстве не приводила меня в такой восторг, как эта самая винтовка. Да что восторг! Она вернула мне вдохновение, силы и… еще какой-то зуд в душе вызвала. Попросту говоря, я стал озорничать. Наряжался шуцманом (не спрашивайте о том, где я брал обмундирование) и по ночам в упор стрелял в гитлеровцев, встречая их по одиночке. Стукнешь, бывало, одного, — скроешься, переоденешься и опять наблюдаешь из-за угла или с крыши. Суматоха, фашисты топчутся как индюки, кричат!..

— Словом, хулиганил, — сказала Вера. — Я была уверена, что появился у нас в Трубчевске какой-то отчаянный сумасброд — партизан-одиночка, и решила его изловить.