Партизанские ночи - [31]

В бункере день был ночью, а ночь становилась днем. Кухня могла работать только после наступления темноты.

Условия жизни в бункере не способствовали гигиене. Мы страдали от насекомых, несмотря на то, что боролись с ними всеми способами. Мылись в протекающем рядом ручейке.

Перед умыванием обязательно проводили десятиминутную зарядку. Проходила она в полном молчании. Довольно странное это было зрелище, особенно зимой. Перед гимнастикой каждый клал свою рубашку на снег, так как это был один из способов избавиться от насекомых.

В бункере соблюдался строго установленный распорядок дня. После утренней гимнастики и туалета — завтрак. До обеда — занятия, на которых анализировались наши операции.

В редкие свободные часы разучивали революционные и партизанские песни. Могучий баритон «Валека» безжалостно заглушал милый дискант «Куны».

На известные революционные мелодии я часто придумывал собственные слова. Одно из стихотворений посвятил памяти нашего товарища «Струга». Песня на эти слова очень понравилась товарищам из отряда и вскоре стала нашим гимном.

Иногда экспромтом сочинял лирические стихотворения, чтение их заканчивалось откровенными беседами и признаниями, в которых немалое место уделялось девушкам. Просто диву даешься, как это от наших вздохов тесный, душный, полный недосушенных портянок бункер не свалился нам на головы.

Обсуждали мы и способы сигнализации во время операции, довольно быстро убедившись, что нормальной разговорной речи для этого явно недостаточно. Слова могли нас выдать. После долгих споров решили воспользоваться криком сорокопута «чек-чек» в качестве опознавательного сигнала. Каждому партизану и немногочисленным посвященным из числа «легальных» пришлось научиться подражать крику сорокопута. Я еще и до сих пор не разучился здорово «чекать», как мы называли между собой этот способ общения. Это искусство уберегло нас от многих неприятных неожиданностей.

Зимой условия в бункере были еще тяжелее. Любой след на снегу мог выдать нас. Но мы и с этим справились. Наш зимний бункер был выстроен в лесу в ста метрах от главного пути из Либёнжа в Бычину. Местные жители протоптали тропинку в снегу, которая пересекала небольшой ручеек, почти никогда полностью не замерзавший. Через ручеек был перекинут небольшой деревянный мост. Мы соскакивали с него в воду, а потом по руслу шли в глубь леса к бункеру. Следы обрывались на тропинке. Иногда, возвращаясь с операции, мы обнаруживали, что тропинку покрыл свежевыпавший снег, тогда часть наших людей, чтобы сбить с толку немцев, протаптывала тропу между Либёнжем и Бычиной. Остальные же тем временем по ручью добирались до бункера. Зачастую снег утаптывали «легальные» товарищи, из числа тех, кто принимал участие в операции.

Однажды это делал «Альбин». Мы расстались на мостике, и «Альбин» в одиночестве пошел в сторону Бычины. Он был без оружия и без документов. Вообще, отправляясь на дело, мы перестали брать с собой документы, чтобы в случае ареста или смерти избежать опознания и не подвергать репрессиям свои семьи или тех, кто выхлопотал нам документы. «Альбин» подходил уже к первым постройкам Бычины, высматривая новые следы, как вдруг из-за крайних деревьев леса показалась группа немецких жандармов.

— Хальт! Хэнде хох!

Он остановился с поднятыми вверх руками. Бежать было опасно.

Жандармы приближались.

— Аусвайс!

«Альбин» продолжал молча стоять. Это их разъярило. Один подбежал к нему и обыскал, но ничего не нашел.

С оружием наизготовку они проводили его в деревню, завязав предварительно пиджак на голове. В пути оказалось, что один из полицейских знает польский язык. Он-то и начал допрос еще по дороге.

— Ты бандит? Признавайся!

«Альбин» категорически отрицал это.

— Нет?

— Нет, — решительно повторил «Альбин».

Под ударами прикладов и кованых сапог он потерял сознание. Очнулся лежа на снегу. Ему приказали сесть в сани. Снова задавали вопросы, по уже больше не били. «Фамилия, где живешь, где работаешь, что делал в лесу?» и тому подобное.

Он понимал, что от первых ответов зависит его жизнь и жизнь других. Он назвал свою настоящую фамилию, место работы, место жительства. А в лесу, заявил он, я оказался в эту пору, направляясь к хорошеньким девушкам в Бычине, куда шел поразвлечься. Этой линии он держался и в участке. Показания его проверили, они соответствовали действительности, но фашисты продолжали относиться к нему с недоверием. Его перевезли в Хжанов, где отдали в руки более натренированных специалистов. Там гитлеровцам повезло немного больше — так по крайней мере они считали. Когда «Альбин» в полубессознательном состоянии продолжал отпираться от какого бы то ни было знакомства с партизанами, вошел Либера, полицейский из Либёнжа. С минуту он внимательно приглядывался к избитому заключенному, внезапно рожа его просияла.

Обращаясь к гестаповцу, он сказал:

— Это сосед разыскиваемого Валаха.

Гестаповца заинтересовало это известие, и он тут же засыпал «Альбина» лавиной вопросов. Ответы «Альбина» его не удовлетворили, но вместо избиения он решил испытать другой метод.

— Так, значит, ты говоришь, что не видел Валаха уже несколько лет?