Партизанские ночи - [3]

.

Угрозы эти последовательно приводились в исполнение. Около миллиона человек было выселено в Генеральное Губернаторство, тысячи сосланы в глубь Германии на принудительные работы, в лагеря уничтожения.

Поначалу, в основном исходя из соображений экономического порядка, местные гитлеровские власти в Хжановском районе выдвигали на первый план целенаправленное онемечивание польского населения, но потом, отказавшись от этого намерения, проводили политику систематического уничтожения лиц польской национальности.

В тех областях, которые немцы планировали сделать подобием прусских хозяйств, генеральной проблемой стало заселение их немцами. К процессу этому оккупанты подготовились необычайно скрупулезно. Уже в первые месяцы 1940 года соответствующие немецкие учреждения составили подробнейшие карты большинства польских территорий, которыми и пользовались при угоне с земли польских крестьян и организации немецких земледельческих хозяйств.

Выселение производилось преимущественно по ночам. Дома, улицы и целые деревни неожиданно окружали солдаты, а потом подъезжали грузовики с гестаповцами. Я наблюдал подобные операции на хжановской земле.

В усадьбах, владельцев которых не выселили, работали комиссии, составлявшие опись всего имущества, движимого и недвижимого. Ничего нельзя было трогать без ведома немецких властей, поскольку все теперь стало имперской собственностью, только временно переданной полякам для пользования. На заборах и стенах домов были расклеены сотни извещений и распоряжений. Наиболее часто повторялись в них слова «ферботен» — запрещается и «тод» — смерть. Для каждого хозяйства были установлены высокие нормы поставок сельскохозяйственных продуктов. Кто не мог справиться с этими поставками, подлежал суровому наказанию за «хозяйственное вредительство». Именно за это преступление немцы и арестовали моего отца в январе 1942 года. Нам не разрешили даже попрощаться с ним. То, чего отец не мог сказать словами, сказали его глаза — он прощался со всеми нами, прощался с соломенной крышей, под которой он родился, с деревьями, которые он посадил. Прощался, как оказалось, навсегда.

С момента ареста отца я начал жить на полулегальном положении. Отца отправили в тюрьму в Мысловицах. Наши хлопоты о его освобождении не дали никаких результатов. Единственное, что нам удалось, это получить пропуск на свидание с ним. Навсегда запечатлелся в моей памяти тот мартовский день, когда мне разрешено было в последний раз увидеться с отцом.

Мать приготовила передачу — несколько кусков черного хлеба, поджаренного на смальце. Когда я подошел к воротам тюрьмы, стражник попытался прогнать меня. Я показал ему пропуск. Он прочел его и нажал кнопку звонка. В волчке появилась половина лица охранника. Он сказал что-то по-немецки. Я протянул пропуск. Минуту спустя калитка в тюремных воротах распахнулась, и голос из темноты приказал мне войти. Меня охватило жутковатое чувство. Мне казалось, что я попал в клетку и дверца ее захлопнулась. Ощущение это еще больше усиливали решетки на окнах тюремных корпусов.

Охранник, стоявший у ворот, передал меня другому. Тот смерил меня презрительным взглядом и повел к зданию, в котором мне предстояло встретиться с отцом. В небольшом зале, перегороженном толстой железной решеткой, я с волнением ждал встречи.

Через пятнадцать минут дверь за решеткой открылась. Вошел заключенный в серой тюремной одежде и, постукивая деревяшками на ногах, направился к решетке. За ним двигался охранник.

Сердце мое мучительно сжалось, горло перехватило, руки дрожали. Этим заключенным был мой отец. Как разительно он отличался от того человека, чей образ хранила моя память. Исчезли куда-то его сухость, ясный взгляд и легкость движений, которой я так завидовал в детстве и которой так старательно пытался подражать когда-то.

Отец, стоявший теперь передо мной, вызывал чувство жалости. Он был так худ и бледен, что казался прозрачным. На лице были следы побоев. В глазах притаился страх.

Отец подошел к решетке.

— Стах…

— Папа…

Он остановился взглядом на пакетике, который я держал.

— Есть хлеб?

Я развернул пакет и подал ему кусок хлеба. Он судорожно вцепился в него и принялся жадно есть.

Стоявший до этого в стороне охранник одним прыжком очутился рядом с ним. Одной рукой он схватил отца за горло, а другой вырвал хлеб. На нас с отцом обрушился поток грязной ругани. Охранник заорал, что свидание закончено, и изо всей силы оттолкнул отца от решетки. Отец упал и не мог подняться. Охранник схватил его за воротник и выволок из зала. Бессильный помочь отцу, я только молча смотрел ему вслед.

Дома я несколько в ином свете представил это свидание. Мне не хотелось добавлять страданий семье.

Вскоре отец погиб в Освенциме. В официальном извещении о смерти лаконично сообщалось, что он умер из-за болезни сердца и тело его кремировано.

Как он погиб, я мог представить без особого труда. Я ведь знал, в каких условиях жили люди за оградой из колючей проволоки. Свежо было в памяти мое однодневное пребывание в Освенциме, когда эта гигантская фабрика смерти еще только начинала свою мрачную работу.