Партизанская быль - [2]
Но вот — война. В райкоме партии мне сказали: «Останешься в тылу. Будешь воевать в партизанском отряде». «Хорошо, согласен.» Я тогда и не подумал, что на фронте было бы легче: не видел бы того, что творится в моем районе.
И вот теперь я, милиционер, оперативный работник, хранитель советских законов, — иду оборванный и голодный по своему району и не могу зайти ни в одно село, не могу помочь людям, потому что здесь нет ни Советской власти, ни милиции! Здесь теперь — капитализм, про который я читал в газетах с ощущением, что это — где-то далеко, вроде как на луне.
Раньше, надевая кобуру с оружием, я не собирался кого-нибудь уничтожать. Теперь только и думаю: как бы удачнее выпустить очередь из пулемета. Вот, жил на свете тридцать лет, и все было как надо. А потом мир перевернулся.
Мне казалось, что мои товарищи не могут ощущать все эти перемены так резко. На них раньше не лежала прямая ответственность за порядок и благополучие мирного населения. А вот мне — особенно трудно. Но, конечно, трудно было всем.
Очень плохо мы себя чувствовали, когда удавалось подойти к селу и спросить — не слышно ли чего о партизанах.
Кто из таких скитальцев, как мы, не стучался с этим вопросом в окно крайней хаты? Кто не радовался, услышав в ответ, что партизаны близко? А нам такие ответы причиняли новую боль и горе: жители торопливо рассказывали о боевых делах нашего, Добрянского, отряда!
— На Октябрьские дни партизаны брали районный центр. В Добрянке Советская власть была, поднимали красные флаги.
— Взорвали какой-то важный автобус в Киселевке.
— На железной дороге подстроили три крушения.
— За Сожью, люди слыхали, был бой. Два дня сильно бились.
При каждом таком сообщении невольно опускалась голова. Нам ли не знать о взятии Добрянки? Тогда мы все принимали участие в нападении на районный центр. Да и все, о чем нам рассказывали, мы знали лучше, чем любой из жителей окрестных сел. Под штабной автобус в Киселевке я подложил мину собственными руками, да и сам чуть не взорвался: был неопытным. А про бой на реке Сожь — просто слушать невозможно: сжимается горло. Там-то и нашел себе могилу наш славный отряд.
Народ помнил каждый наш шаг, с гордостью говорил о добрянских партизанах. И пока мы не вышли из своего района — тень отряда будто шагала за нами по пятам. Отовсюду только и было слышно о боевых делах нашего погибшего отряда.
Какой хороший был коллектив! Как случилось, что он погиб — я не мог понять. Ведь всем заранее ясно, что партизаны обычно имеют дело с превосходящими силами противника. Но это же не означает, что те, кого меньше, в конце концов должны погибнуть. В чем тут секрет? Вот что тогда еще здорово меня мучило, и чего я никак не мог осмыслить. Не знали этого и мои спутники. Все были рядовыми бойцами. Исполняли приказы, но о тактике партизанского движения ничего еще не слыхали.
Один товарищ из нашей группы тоже, видно, пытался решить тактический вопрос и запутался. Может быть, просто струсил? Он вдруг заявил, что не видит смысла покидать свой район: партизаны затем и оставлены в тылу, чтобы действовать в родных, хорошо им известных местах. Он предложил разойтись поодиночке и попрятаться у верных людей до лучших времен или хоть до весны. Конечно, он, подобно нам всем, надеялся в глубине души, что к весне война кончится: Красная Армия скоро перейдет в наступление, мы победим.
Разговор с этим товарищем случился, когда сильно подморозило. Прошла та промозглая пора, когда сырость пробирает до костей: еще не зима, и уже не осень. Но вот кончился ноябрь. Выпал первый снег. Растаял. А потом выпал снова и одел схваченную морозом землю тонким покровом. Даже птичьи следы оставались на нем такими четкими знаками, будто их печатали типографской краской на белой бумаге. А уж наши потянулись такой веревочкой, что самый глупый полицай сообразит, какие «птицы» ее оставили.
Мы даже боялись сделать привал, присесть, отдохнуть: следы, как же угнетали они нас! Но все же — крепились, помалкивали. Только товарищу Петряку они вывели из строя нервную систему. Он и вообще-то любил поворчать, в отряде его прозвали «воркотун». В остальном партизан как партизан, а начнет болтать — на глазах превращается в слякоть.
Мы все были не в парадном виде, шли со стиснутыми зубами. Каждый мучился по-своему. Двое молчали, будто языки поотнимались. Я то и дело поругивался. Наша единственная девушка мужественно переносила все мытарства. Редко отвернется, чтобы поплакать, при этом закроет щеки руками, будто зубы заныли. Но жалоб — никаких.
И вот на пятый или шестой день пути Петряк начал нас изводить.
— Не везет, так не везет! Хоть бы растаяло. А так идти же нет смысла! В любую минуту нас могут нагнать мотоциклисты.
Сперва никто ему не отвечал. Но следы сводили Петряка с ума, и он истощал наше терпение.
Однажды, когда он по своему обычаю каркал, что мы скоро погибнем, его прервала Мария. Я удивленно посмотрел на нее: охота вступать в спор? Известно, какой Петряк воркотун. Идет — и ладно!..
— Мотоциклисты! — сердито сказала Мария. — Будто у нас оружия нету. Что вы предлагаете? Только за душу тянете. Гибели ждете?
В этой книге не говорится о заговорах и не раздуваются мифы до невероятных масштабов, но есть опровержения многих историй, которые отдельные биографы Фредди выдают за истинные. В ней нет домыслов – каждый факт перепроверялся не по одному разу. Автор встречался со всеми героями этой истории: с музыкантами и менеджерами Queen, с друзьями и родственниками Фредди – десятки часов интервью, дни и часы, проведенные в архивах и библиотеках, поиск новых источников и новых свидетелей. Прочитав эту книгу, вы узнаете, почему личная жизнь и смерть Фредди Меркьюри продолжают оставаться тайной и по сей день.
Академик Игорь Васильевич Курчатов (1903–1960) принадлежит к числу тех ученых, чьи труды и практические усилия определили будущее человечества. Благодаря ему Советский Союз сумел в сжатые сроки создать атомную, а затем и водородную бомбу, разрушив ядерную монополию США, начал создавать атомный подводный флот. Курчатов не только заложил основы мирного применения атомной энергии, но и открыл путь исследованиям по управляемым термоядерным реакциям. Несмотря на всемирное признание заслуг Курчатова и большое количество посвященных ему публикаций, многие стороны его жизни остаются неизученными и малоизвестными.
Александр Житинский провел на земле 71 год и 5 дней, оставаясь неизменно молодым, веселым и добрым.Он был писатель. Из самых-самых талантливых в Петербурге. В России. В наше время.А еще он был лирический поэт. Настоящий. Умелый и удачливый сценарист. Неутомимый издатель. Работал, как жил, – быстро. Спеша в будущее. С которым у Александра Николаевича был какой-то необъяснимый постоянный контакт, похожий на дар предвидения.Самуил ЛурьеОн был трудоголик и жизнелюб. Он в совершенстве познал сокрушительную силу смешного и лучше многих и многих понимал бесконечно печальное «над вымыслом слезами обольюсь».
«Не помню, в котором году, но, вероятно, это было в 1894, в первых числах июля меня очень просили приехать в Ильинское, под Москвой, к больному адъютанту Вел‹икого› Князя Сергея Александровича, З. Ф. Джунковскому, с которым мы до того одновременно служили в Преображенском полку. Болезнь была несерьезная, Джунковский лежал, и врачи не умели ему помочь – так думал он и его окружающие, но в сущности это было не так, излишне беспокоились его друзья…».
В книгу, посвященную жизни и творчеству Владимира Высоцкого, вошли воспоминания о нем друзей и родственников, товарищей по театру Л. Филатова, В. Смехова, А Демидовой и других. Кроме того, сюда включен текст интервью с В. Высоцким для телевидения в Пятигорске. Значительное место в сборнике отведено выступлениям В. Высоцкого на концертах.
Книга Татьяны Киселёвой погружает нас в атмосферу зарождения нового искусства движения — эвритмии. Рудольф Штейнер в тесном сотрудничестве с Марией Штейнер фон Сиверс создал основы для того, чтобы сделать видимыми речь и музыку в движениях человека. Татьяна Киселёва активно участвовала в развитии этого в Гетеануме /Дорнах, Швейцария/ и в сценических представлениях по всей Европе.Читатель может познакомиться с историей развития эвритмии, как и прикоснуться к ценнейшим указаниям Рудольфа Штейнера по отношению к русской эвритмии.