Партизанки - [32]

— Пусть немедленно уходят из Бобруйска! Оставаться им там больше нельзя! — с тревогой в голосе повторял на прощанье Антон Викентьевич.

Словом, побег из больницы был осуществлен, как говорится, в самое время.

А буквально через несколько дней после возвращения из оккупированного Бобруйска, после тяжелейшей и опаснейшей поездки туда, едва не обернувшейся трагедией, Татьяна Васильевна и Женя вновь появились в лагере отряда.

— Вот и мы! — немного застенчиво отвечая на наши радостные приветствия, улыбалась она.

Несколько недель, проведенных в бесконечной тревоге, в душевных переживаниях за жизнь сына, без единого часа покоя, наложили свой отпечаток на внешность мужественной женщины. Еще совсем недавно представительная и статная, стояла она теперь перед нами разом поседевшая, поникшая и обессиленная. В глазах ее, покрасневших от слез и горя, застыло выражение безмерной печали.

— Не тужи, сынок! — обнимая Женю, ласково шептала Татьяна Васильевна. — Без руки прожить можно… Скорее бы врага изгнали!

Матери провожали сыновей в партизаны. Так было почти в каждой белорусской деревне, хуторе. А сыновьям было в ту пору нередко по четырнадцать-семнадцать лет!

До деревни Кохановка, протянувшейся вдоль большака Глуша — Осиповичи, мы с бойцом отряда Григорием Васильевым добрались лишь к полудню. По решению командования отряда в этот день здесь должен был состояться митинг, на котором нам предстояло рассказать селянам о последних новостях с фронта, о том, чем живет наш советский тыл, и, конечно же, о самом главном — о разгоравшейся с каждым днем на временно оккупированных территориях борьбе с ненавистным врагом. Население окрестных деревень каждый раз с большим нетерпением ожидало таких собраний. Люди внимательно, затаив дыхание, слушали, стараясь не пропустить ни слова, ту единственную и близкую им правду, в которую они так верили, которая была им так дорога!

Однако на этот раз село словно вымерло. Безлюдна и тиха улица, пустынны дворы и палисадники, лишь две-три женщины да несколько стариков, заслышав цоканье копыт, выглянули из домов. В чем же дело?

Удивленно переглянувшись с Григорием, мы подъехали к седобородому древнему деду, с видимым удовольствием гревшемуся на солнышке возле крыльца своей хаты.

— Народ-то где? — приветливо поздоровавшись с нами, переспросил он. — А в поле. Вся деревня с утра на рожь вышла. Самое время — деньки-то какие стоят погожие!

И действительно, приглядевшись повнимательней, мы заметили на прилегающих к селу полях тут и там косынки и платки работающих женщин и детей.

— Понятно! Что ж, придется нам, Гриша, ждать вечера — раньше, пожалуй, людей не собрать.

И мы, поблагодарив старика, неторопливо тронули коней. Солнце, по-прежнему неумолимое, печет так, что гимнастерки наши, уже давно потемневшие на спинах и влажные от пота, можно сейчас хоть выжимать! Жарко! Поравнявшись с одним из домов на окраине деревни, я заметил чуть впереди, у плетня, еще не старую, лет пятидесяти на вид, женщину, которая внимательно, словно пытаясь узнать, разглядывала нас. Устало проведя рукой по волосам и, очевидно, убедившись наконец, кто перед ней, женщина сделала шаг навстречу:

— Стой, комиссар!

Мы при держали лошадей:

— Доброго здоровья!

— Здравствуйте! Разговор у меня к вам, товарищ комиссар. Можно?

— Конечно. Давайте поговорим. — Я спешился и, взяв лошадь под уздцы, подошел поближе. — Так чем могу служить?

Женщина немного смущена, вроде бы не знает, с чего начать. Наконец решившись, она говорит:

— Были у нас в селе недавно твои партизаны. Хлопцы они ладные, хорошие, ничего не скажешь. Только уж больно строги они к нашим ребятам. Разговаривать даже не хотят.

— Как это не хотят?

— А вот так, — заметно оживляется женщина. — Сына моего, Николая, в отряд не взяли. Когда ребята твои здесь в последний раз были, он сразу же к ним: возьмите, мол, с собой!

— Не взяли?

— Наотрез отказали! Поговорили, посмеялись и ушли. Вот я и хочу, комиссар, у тебя спросить: почему? Разве можно так?

— Не знаю, мать, почему. Может, оружия у твоего Николая не было, потому и не взяли…

— Об оружии никто с ним и не говорил. И оно-то как раз нашлось бы! Дело не в том. Лучше вспомни, как красиво и складно ты звал парней в партизаны на последнем собрании, слова разные говорил. И они тебе поверили, потянулись за тобой. А как до настоящего дела дошло, так сразу же — от ворот поворот… Разве можно так?

— Погоди, мать, не волнуйся. Сейчас разберемся. Где твой Николай?

— Дома он, где ж ему еще быть?

— Ну так зови его сюда. Посмотрим, чего он на самом деле стоит.

Через минуту передо мной уже стоял высокий, широкоплечий парень с открытым, приветливым лицом.

— Ладный хлопец, — здороваясь с Николаем за руку, сказал я. — Это не ты ли в прошлый раз на посту стоял, когда я собрание у вас в Кохановке проводил?

— Я, товарищ комиссар.

— Молодец. Ну и почему же тебя не взяли в отряд? Чем это объяснили?

— Посиди пока, мол, дома, говорят. Надо будет, позовем!

— Так прямо и сказали?

— Так, в точности так! — вмешалась мать. — Я сама рядом стояла и все слышала. Только кто ж им дал такое право распоряжаться: принимать или не принимать в отряд бойцов? Сами-то небось в отряде без году неделя. А туда же… Это уж, комиссар, твоя да командира забота. Ты и решай!