Партизан Фриц - [28]

— А если тебе будет сохранена жизнь?

Молчание. Даже перо секретаря перестало скрипеть.

— Жду, ефрейтор!

— Я уже ответил, господин генерал.

Кюбнер с шумом поднялся, бросил краткое «заканчивайте» и направился к выходу.

Члены суда тоже поднялись и вышли через маленькую дверь в примыкавший к залу кабинет для совещания. Но подсудимого не повели вниз. Это было бы пустой формальностью и оттяжкой времени: решение было вынесено еще накануне. Об этом знали и прокурор с защитником, оставшиеся на своих местах.

— Встать! — прозвучала команда.

Фрицу показалось, что прошло всего несколько минут. Да так оно и было: судьям не терпелось увидеть, как страх сломит этого человека. Как задергаются у него мышцы на лице, как смертельная бледность покроет его щеки. И эта мысль была им приятна, ибо было сейчас в его облике и поведении что-то такое, не дававшее покоя, поднимавшее из глубин души какой-то неосознанный, но вполне реальный и ощутимый страх.

«Приговор. Именем фюрера. Военный суд…» — разделяя каждое слово, гремел на весь зал голос председателя.

В приговоре подробно указывались все выступления подсудимого против национал-социализма еще до начала войны, подчеркивалось значение судимости в 1939 году за дезертирство и антифашистскую пропаганду, тщательно перечислялись его действия в составе партизанского отряда, уже известные по имевшимся сообщениям, приводились многочисленные статьи законов рейха, на которые посягнул представший перед судом…

«…На основании закона подсудимый Фриц Шменкель за дезертирство и военную измену приговаривается…» Председатель на высокой ноте оборвал чтение и, умышленно сделав паузу, оторвался от документа и взглянул на подсудимого.

Тот внимательно слушал, слегка наклонив голову и немного прищурив глаза.

— «…к смертной казни…» — Осужденный не изменил позы.

— «…к лишению воинского звания…» — Чиновникам даже показалось, что губы бывшего ефрейтора тронула насмешливая улыбка.

— «…к лишению гражданских прав и достоинств навечно». — Больше судьям добавить было нечего.

А он, этот человек, широко расставив ноги, все так же спокойно, по-прежнему невозмутимо стоял на своем месте, открытыми, ясными глазами глядел на них.

Приговор зачитан, разъяснен порядок обращения за помилованием, но никто не сдвинулся с места. Все понимали: что-то не окончено, не поставлена последняя точка в этой судебной драме неравном поединке.

Председатель суда решил еще раз попытаться сокрушить дух осужденного:

— Тебя казнят. Но это еще не все.

И без того красное лицо судьи налилось кровью. Он задыхался, в ярости проглатывая слова и брызгая слюной, то и дело указывая пальцем на Шменкеля:

— Ты покрыл неизгладимым позором свою семью, родных. Они отрекутся от тебя. Жена отбросит обесчещенную фамилию, после того как сама отбудет наказание. Дети будут стыдиться отца и если вспомнят о тебе, то лишь для того, чтобы плюнуть в сторону твоей могилы. Живым ты был вне закона, мертвым ты будешь без имени!..

— Что вы стоите? Увести! — заорал на часовых прокурор, вскочив на возвышение.

«Шменкель — ненормальный. Потерял рассудок от допросов с пристрастием», — решил пришедший, наконец, в себя полковник, все еще глядя на полуоткрытую дверь. Но мысль эта не успокаивала.

…В камеру, которую Шменкель покинул обвиняемым, он вернулся уже осужденным. Внешне не изменился, и только наблюдательный, очень внимательный глаз друга мог бы подметить почти невидимые признаки беспокойства и волнения в этом мужественном человеке. Судья, убийца с многолетним стажем, задел Фрица за живое. Приговоренного охватила тревога за судьбы близких: он знал, что такое гестапо.

Дружба Фрица в Гюлихен с Бернгардом, также убежденным антифашистом, нелегальные встречи с коммунистами — друзьями отца в Варзове, выполнение их поручений, членство в коммунистическом союзе молодежи — да, об этом Эрна знала; Удастся ли все это пронюхать ищейкам из тайной полиции?

Что ей придется пережить одной, с тремя малышами на руках, без помощи, без всякой поддержки? А как отнесется Эрна к сообщению о нем? Сочтет изменником и предателем? Поверит нацистам?

Фриц глубоко вздохнул, зашагал по камере. Тяжелые думы терзали сердце. Любовь к жене, к детям была так же естественна для него, как любовь к родине, к своему народу.

19. Там, в Германии…

…Нет, ей не показалось: в дверь стучали. Кто же это?.. Отто? Но фрау Герта давно уже не разрешает ему приходить к Урзуле. Тетушка Марта? Добрая соседка, она частенько заглядывает тайком, принося что-нибудь с собой. Вот вчера подарила Гансу, трехлетнему братику, теплую вязаную шапочку. Но ее мягкая ласковая рука никогда не стучит так громко… А может, это старый Вернер, который раздает на улице письма, доставая их из своей черной сумки? Хотя он уже давно обходит стороной маленький домик… Нет, это, наверное, те злые дядьки, что часто приходили сюда. После их прихода мама всегда долго-долго плачет.

Семилетней девочке стало холодно и страшно. Она села, подтянув ноги к подбородку, потом еще теснее прижалась к худенькому тельцу своей младшей сестренки Кристы, лежавшей вместе с ней на тюфячке..

Теперь уже стали колотить в окно. С такой силой, что затрещала рама и зазвенели стекла. Урзула больше не могла вынести этого грохотанья.