Партийная разведка - [13]

Травили они православных и в дальнейшем. 19 января 1971 года вышел первый номер самиздатовского журнала «Вече» — главный редактор Владимир Николаевич Осипов, о нём уже говорилось выше. Вышло девять толстых номеров — по три в год, пока главного редактора не «отрентгенили». 30 апреля 1974 года Андропов даёт личное указание Владимирскому ГБ (Осипов как бывший зек проживал в стокилометровой зоне от столицы — в г. Александрове) открыть дело на Осипова. За что? Я как профессионал читал всё номера «Вече» и могу с полной ответственностью сказать, что это был чисто православный журнал — в нём не было ни грана политики, никакой антисоветской пропаганды. Но 28 ноября 1974 года Осипов был таки арестован и осуждён на 8 лет.

Вот на таком сатанинском уровне Лубянка у Андропова против Православия и работала. Напротив всё то, что творили евреи, — «Пятка» как бы не видела, их на Лубянке уважали, им давали личные телефоны, помогали с изданиями и с выставками, играли с ними в призрачный «раскол демократического движения». Надо было уж очень засветиться на антисоветчине, с непременной передачей рукописей за рубеж, чтобы отдельного еврея тронули, пожурили и по израильской визе на Запад спровадили. Только кто кого обыгрывал в этих «демократических» играх? Мы — Запад или Запад — нас? Прокол следовал за проколом. Конечно, «Бобок» не поморщился и разгромил бы попросту не понятные ему, слишком интеллектуальные, занимающиеся какой-то там философией Духа «Русские клубы». Но, слава богу, Брежнев, Черненко, и даже серый кардинал Суслов, которому персонально поручили «бдить и опекать!» нас, хоть и негласно, всегда тихо, но против «них» таки поддерживали, не давали в обиду, боясь остаться с глазу на глаз с нагло прущим местечковым экстремизмом. Суслов слегка мандражил, постоянно требовал стенограммы, что, мол, там у вас в русских клубах говорится. Тихо предупреждал, чтобы не зарывались. Очень был насторожён. Но как ни кляузничал-докладывал» ему на «антиленинцев», «великодержавных шовинистов — черносотенцев», как ни провоцировал его «опасными» цитатами из стенограмм «хромой бес» — Александр Николаевич Яковлев, всё нам сходило с рук. Суслов его успокаивал: «В узком кругу — можно! Они же в своём узком кругу! А что у евреев в узком кругу творится?!»

От стенограммы обстоятельного доклада в «Русском клубе» нашего идеолога Сергея Николаевича Семанова о «программной русофобии Троцкого-Бронштейна, которой и до сих пор вооружены русофобы-иудеи» Хромого Беса аж перевернуло. Мы в «Русском клубе» очень большое значение придавали этому докладу. Семанов должен был задать тон — «Русская партия внутри КПСС» — и подвести идейную платформу под всю нашу борьбу с «русофобией». Помню, я нервничал. Вся наша борьба висела на волоске. Но Семанов сподобился пройти сквозь игольное ушко. Никаких подставок. Всё строго научно, всё выверено до грана. Дело блестяще удалось. Всю теоретическую базу его излюбленной (слизан ной под копирку у Амальрика) «рабской парадигмы русского народа» у «жидовствовавшего» беса из-под ног выбивал семановский доклад.

Мы потирали руки, а А.Н. Яковлев встал на дыбы. Прикрыть «Русские клубы»! Ишь, полезли в спецхран и цитируют Троцкого, кто им позволил? Но даже догматик Суслов, как ни провоцировал Яковлев, не нашёл в стенограмме доклада Семанова криминала:

— Семанов раскритиковал русофобию Троцкого? Кадой же тут криминал? Очень даже для нас полезно об этом вспомнить в борьбе с поднявшим голову после дуролома Хрущёва иудейским троцкизмом!

Суслов не хотел нарываться на русских. К тому же ему нужен был инструмент против Андропова-Файнштейна. Структурно «Русские клубы» назывались весьма учёно-туманно (это придумал хитрый русский либерал Пётр Палиевский): комиссии по комплексному изучению отечественного исторического и культурного наследия, которые традиционно собирались по вторникам.

«Русские вторники!» Но вскоре название стало болеё обобщённым — и мы и переполошившиеся в диком испуге «они» иначе, как «русскими клубами», наши «вторники» в глаза и за глаза не называли. На слуху только было это вызывающеё название. Одно время и само слово-то «русское» было под полузапретом, из статей вычёркивалось. А тут «русские идут!». И мы шли! Семанов пишет о специфической русской среде ВООПИКа — академики Игорь Васильевич Петрянов, Борис Александрович Рыбаков, Михаил Константинович Каргер, Олег Васильевич Волков, народный артист Иван Семёнович Козловский и другие их уровня. И далеё цитирую: «Вот в эту-то среду и "внедрились", как выражаются профессиональные разведчики, Палиевский, Котенко, Кожинов, Ланщиков, Байгушев, Кольченко и другие. Ну, «мы историю не пишем», а кратко: случилось маленькое чудо — молодые русские патриоты получили право на законные собрания-заседания, и не в овраге за городом, а в центре столицы СССР Общество получило апартаменты в одном из домов Высокопетровского монастыря, весьма просторного. Вот здесьто и стала собираться «общественность, законно предусмотренная уставом».

Добавлю от себя, что попасть на «русский вторник» было не проще, чем в члены КПСС. Хотя формально заседания были открытыми, но «чужих» не пускали. Чтобы получить приглашение мало что надо было получить две устных, но от этого не менеё ответственных рекомендации от известных членов «Русского клуба», но ещё и пройти негласную предварительную проверку — замеченные в посещении «их» сборищ, в «Русский клуб» категорически не допускались (ходи к «своим»!). Председательствовать у нас обычно вызывался умевший не выпускать бразды правления из рук (иногда уж даже слишком, но приходилось терпеть ради «конспирации»!) публицист Дмитрий Анатольевич Жуков. Он демонстративно надевал для председательства черный кожаный пиджак, как будущие «баркашовцы». Два десятилетия позже я и сам ходил на сопредседательство в тот же «Славянский Собор» исключительно в черной рубашке и черной коже; времена меняются. Но тогда «черный цвет» был как черносотенный вызов. Представлял председательствующий выступавших всегда по фамилии, имени и отечеству. Далеё называл только по имени-отчеству. Такими же в русском стиле до 1917-го года были и всё обращения друг к другу внутри клуба. Свободные похлопыванья «Серёга», «Митя», «Дима», «Петя», «Олежка», «Свет» начинались уже только «вне особой русской территории». Мы уважали себя.