— Странное у тебя прозвище, — удивился прохожий.
При этих словах девчонка надвинула поглубже на лоб отцовскую буденовку, прикрывавшую косы.
— А это у нее с детства. Ребятишек в дому было много, а каши на них было мало, вот она все и ревела: «Мама, каши» да «мама, каши». Так ее и прозвали. Настоящее-то у нее имя — Даша.
— У нас всякие прозвища есть — вон Сережка, а зовут его Урван. А по какой причине? Было такое дело: во время пожара курица обгорела, он ее лаптем стукнул, а из нее яичко выкатилось. Сережка подобрал да и говорит: «Ого, печеное, тепленькое», — да тут же и съел! Увидел это богатый мужик Алдохин и посмеялся: «Да ты, урван, у горелой курицы яйцо урвал». С тех пор и пошло.
Выяснилось, что лобастого паренька зовут Степка-чурбан — за бесчувственность: сколько его ни бьют, никогда не плачет. Одного мальчишку — Данилка-болилка, за то, что он болезный. Еще одного — Ванюшка-бесштан, ему до семи лет штанов не покупали, в рубашонке бегал.
Прохожий слушал и хмурился.
— Значит, вся беднота у вас с уличными кличками, а богатенькие с чистенькими именами?
Выяснилось, что у Алдохиных есть Гришки, Никишки, Петьки и Федьки, без всяких прозвищ. А если и прозвища — то ласковые, не насмешливые. Есть Манечка-беляночка, Танечка-красавочка, Ванек-гоголек.
— Что ж это, ваши богатенькие не только травы — хорошие прозвища присвоили? — Солдат выбил о каблук пепел из трубки. — Не годится, — сказал он, помолчав, — так не годится. Не за то мы боролись… Коммунисты у вас есть, комсомольцы?
— Есть один партийный. Председатель сельского Совета Шпагин. А комсомольцев в нашей деревне нету.
Были двое, да ушли на польский фронт и не вернулись.
— А для мальчишков-то партии нету, — вздохнул Антошка-лутошка, — не слыхали вы, дядя?
Солдат затруднился с ответом.
— Чего-нибудь должно быть, — сказал он. — Нельзя же ребят без организации оставить. Плохо без партии.
Кабы не было у нас партии большевиков, мы бы власть буржуев не свергли. Партия нас организовала. От четырнадцати держав отбились… Не то что от алдохинцев.
Потом огляделся и спросил, смотря почему-то в сторону:
— А что, ребята, дела изба на краю села? Собой невеличка, с петухами на коньке?
— С петухами? Мы их из озорства давно камнями посшибали, — выпалил простодушный Антошка-лутошка, который никогда ни в чем не мог соврать или схитрить.
— А изба цела, цела! — радостно сказал Степан-чурбан.
— Только окна забиты, — опять выскочил вперед Антошка.
— Ну, а чего же не забить их было, когда тетя Маша в совхоз работать ушла. Ей без мужика да без лошади нельзя было прокормиться. Наши ее видали. Коров доит и песни поет.
— Поет? — солдат почему-то вдруг поперхнулся. — Это хорошо, когда человек поет!
Он быстро встал, накинул на плечи видавшую виды шинель, поправил на спине мешок:
— Ну, спасибо за компанию, бывайте здоровеньки, хлопцы.
И, сказав эти нездешние слова, так же нечаянно ушел, как появился.
Как Сережка-урван коня угнал
Оставшись одни, ребята стали гадать, кто же это мог быть? Никого из них он не знает. И они такого не помнят. Может, чужой какой-нибудь? Почему же тогда Марьину избушку спрашивал? Уж не Иван ли это Кочетков, муж тети Маши, пропавший без вести еще в царскую войну? Его сразу после свадьбы, говорят, забрали, и с тех пор как сгинул.
Ребята знали ход в заколоченную избу и много раз, пробравшись в нее, тайком играли в «больших». Девчата хозяйничали как бабы — топили печь, пекли хлебы, собирали на стол, а ребята вели себя как мужики. Садились на лавку в передний угол. Стукали кулаком по столу.
Командовали: «Что есть в печи, все на стол мечи!» Представляли разное… Даже свадьбы играли, понарошку, конечно.
И в этой пустой холодной избе, при скупом свете, пробивавшемся сквозь заколоченные досками окна, разглядели они однажды на карточке и Марьиного мужа. Сидел он на громадном коне, лихо заломив папаху, и в обеих руках держал по сабле.
Похоже, что он. Как из нагана-то стрельнул! Да каким громким голосом крикнул.
Долго судили-рядили ребята. И все сошлись на том, что им первым удалось повидать пропавшего без вести Ивана. И долго досадовали, что они ему о своих делах рассказали, а у него-то так ничего и не расспросили. Вот чудаки! Упустили случай послушать еще раз про гражданскую войну!
Неужели человек этот ушел и не вернется. И никогда больше они его не увидят?
— Наш, — успокаивал их дед Кирьян. — Ванюшка Кочетков, я его сразу почуял…
Тревожились ребята напрасно. Иван Кочетков дальше Метелкина не ушел. Возвращаясь утром из ночного, увидели они. что все окошки пустовавшей избы на краю села растворены, а из трубы вьется дымок. А на улице бабы толпятся и на разные голоса судачат про необыкновенный случай:
— Иван пропавший вернулся!
И чего только по этому поводу не придумывают! Только слушай.
С немцем воевал, панов бил, японцев гнал, до края земли дошел. Теперь с Дальнего Востока вернулся. Четырнадцать ран на нем! С четырнадцатью державами воевал! И все нипочем. Бравый такой, хоть сейчас жениться. И в избе порядок наводит, а за Машей своей в совхоз не послал: знать, обиделся. Покинула, мол, дом, ну и ладно.
Была бы хата, а хозяйка найдется… А чего же, за этим дело не станет. Мало ли вдов молодых да девок холостых.
