Паровозик из Ромашкова - [19]

— Вот все и кончилось, — болезненно-равнодушно сказала Галя.

— Да, — подтвердил Кирилл и поцеловал ей руку.

— Но что-то осталось? — спросила она.

— Что-то осталось.

Это, честное слово, было здорово: со мной что-то случилось, у них что-то осталось. Не я одна играла в «да» и «нет» не говорить. Я хотела немедленно позвонить Санеке и сказать: «Сию секунду скажи, что ты меня любишь. И повтори это тысячу раз». Но нам с ним еще очень долго переходить на «ты»…

— Только не говори, что это память, — сказала Галя.

У нас с ней, кажется, вовсю совпадали мысли.

— Я не знаю, Галя. Правда, не знаю… — Кирилл все еще держал ее за руку, наверное, намереваясь впрыгнуть с ней, с Галей, разумеется, в прошлое.

— Я не слишком сильно утруждала тебя откровенностью, — усмехнулась Петина жена, — но и твоя Анна только кажется беспомощной.

Ура, мне дали звание сильной личности. Что, интересно, мне с этим званием сделать?

— Галя, все кануло и быльем поросло. Я женюсь.

— Но это не значит, что ты умираешь, — она улыбнулась, а я с ней согласилась. «Нет, весь он не умрет». Но хватит ли Гале его души, которая, неизвестно еще, избежит ли тления под моим чутким руководством? — Я хочу тебя поцеловать. — Галя почти просила, а Кирилл всегда был джентльменом.

Я толкнула Петю, приславшего на диване:

— А что у Кирилла с Галей получалось: влага любви или кошкина вонючка?

— Что-что? — Петя быстро заморгал глазами.

— Я спрашиваю: были они любовниками?

— Ой, да мы все когда-то были любовниками, — Петя философски зевнул.

— А сейчас они почему целуются? — Я, кажется, вела себя неприлично.

— И правда. Зачем это вы там целуетесь? — громко сказал Петя.

— Берлиоз навеял, — ответила я за них и пошла к двери.

Только очнувшись в такси, я поняла, что никто за мной не пошел. Видимо, Кирилл решил, что ситуация поправима, и ждет меня дома или, что ситуация непоправима, и на правах товарища по несчастью меня ждет Петя, который все же никогда не оставит неподеленным свое богатство, нажитое нелегким трудом. Значит, теперь за свет в моей квартире будет платить Галя, а я, так и быть, за это буду навещать ее сына в швейцарском колледже. Я совсем разнервничалась, запуталась и захотела арбуза. Таксист повез меня к Раде.

Я утонула в ковре и, криво улыбаясь, спросила:

— Разуваться не надо?

— Разуваться не надо, только гувернантку я давно взяла, — насмешливо ответила Рада.

— А я арбуза хочу и погадать…

И я разрыдалась, а Рада прижала меня к большой и мягкой груди, погладила по голове и зашептала: «От дура ты, не девочка, а жеребец, но дура ж какая. Садовника цыганке присоветовала, и как бы Гришка меня прибил. Но дура ж, сама дура, и того нет, а нравишься ты мне как, да. Водки пошли выпьем».

— А погадать? — всхлипнула я на кухне.

— А че тебе гадать? — усмехнулась Рада.

— А у Кирилла женщина была и сейчас, наверное, есть.

— Ну и у Гришки моего Ленка есть. И что? Так я ее говном отделала. Облила. Понимаешь? На работу к ней пришла, банку достала. Как ливану…

— Зачем? — удивилась я.

— А положено так. А что хорошего вышло? Гришка пришел, меня убивал, а Ленка как была у него, так и есть.

— А арбузы есть? — спросила я.

— А как же. Есть. У меня есть. У Ленки нет. Зато у нее Гришка, — тяжело вздохнула Рада.

— Каждому — свое, — уточнила я.

— От же ты дура. Когда каждому свое, то коммунизм. Или в школе не училась? Тебе родить пора. Или ты пустая? — спросила Рада.

— А я по любви хочу, — сказала я тихо.

— Это правильно. У меня пацаны — загляденье. До Ленки деланные. Когда любовь была, — счастливо улыбнулась Рада и деловито спросила: — А твой с кем, говоришь, загулял?

— Со мной, наверное, — ответила я, а Рада молча, не удивляясь, ждала окончания фразы, окончания, которого я сама, увы, не знала.

В молчании мы выпили еще по рюмке и я, набравшись хмельной наглости, задала вопрос, который теперь мучил меня больше, чем проблема Гали с Кириллом:

— Рада, а как ты говно в банку сложила?

— От же ты и дура. Попробовать хочешь? — Рада засмеялась, а потом заплакала. — Не от хорошего это, ошибку я сделала. Поняла? — Она строго посмотрела на меня.

— Поняла, — согласилась я и последним усилием воли преодолела новый приступ любопытства.

— Значит, ты его увела? — строго и почти жестко спросила Рада.

— Нет, я и не знала ничего. Мы еще в школе встречались. Потом разошлись…

— Ну и не твой он. Оставь, — вынесла приговор Рада.

— Да замужем она, за его другом замужем. Мы семьями дружили, — попыталась объяснить я.

— За другом замужем, семья невенчана. От лукавого все ваши страсти гаджиевские.

— А ваше цыганское говно от бога, да? — взорвалась я.

— Ты, значит, ко мне в дом пришла и меня же лаешь? — угрожающе улыбнулась Рада.

— Ага, а ты меня выгони, а я Взятку купать поеду, — заплетающимся языком твердо сказала я.

— К мужику? На ночь? — уточнила Рада.

— Да! — с вызовом ответила я.

— Не выгоню тогда. Переспи. Жалеть будешь. Завтра решишь. Сладкий он, Взятка твой? — вдруг спросила она.

Сладкий! Ой, сладкий! Я могла бы вцепиться руками в волосы и, раскачиваясь на табуретке, вопить, орать и плакать: «Сладкий, ой сладкий!» Потому что правда наконец открылась мне. Не погоня за возрастом, не ушедший поезд, не скука, а только он, потому что только он. И что мне до Кирилла с его вареным покоем и сухими узкими губами, если есть вечная молитва «только он». И что мне до Гали, Наташи, Рады и серной кислоты в банке с говном, если все проходит и скользкая накипь несовершенного будет как медаль, которую на грудь не повесишь. И меня уже не наградят за верность, потому что вкус уличного поцелуя не разгонял кровь по телу цистернами, а просто заставил мое сердце постоянно работать в ритме быстрого «тук-тук». А множество измен уже состоялось и простилось. Не с тем, не там и ни за чем.