Пароль не нужен - [19]

Долин забормотал несуразное, Ванюшин молча поцеловал ей руку, а Исаев, отстранившись, посмотрел на девушку, чуть прищурившись, и не поймешь сразу — то ли усмехается, то ли изумлен.

Сашенька заметила, как он смотрел на нее. Она привычна к тому, что на нее все смотрят с обожанием, а этот странный, по-английски суховатый человек, похоже, все-таки усмехается.

— Вы не согласны? — спросила она.

— Я как раз собирался пойти к чумным. Так что я обожду отвечать вам, — ответил Исаев.

— О-о! — вдруг протяжно возгласил Ванюшин. — Кирилл, Кирилл! К нам! К нам, мой родной!

Все обернулись: в дверях стоял Гиацинтов.

Полковник пошел навстречу Николаю Ивановичу, они трижды истово расцеловались, потискали друг друга в объятиях — мода сейчас такая пошла, чтоб не только расчеломкаться, но и обязательно, будто испанцы какие, друг дружку по спинам полапить. Гиацинтов выглядел усталым, но в глазах его бегали веселые огоньки. Он пожал руку Сашеньке, сухо поздоровался с Гаврилиным и фамильярно-дружески потрепал по затылку Долина.

— Знакомься с моим другом, Кирилл, — сказал Ванюшин. — Мы вместе служили в Омске, в пресс-бюро у адмирала.

— Максим Максимыч Исаев.

— Гиацинтов.

По залу пронесся быстрый, как ветер, шепоток. От двери, прямо к столу, ни на кого не глядя, шел Николай Дионисьевич Меркулов, министр иностранных дел. Подвижной, с умным казацким лицом, широкоскулый, он улыбчиво поздоровался со всеми, выпил немного вина и, не говоря ни слова, начал ковырять вилкой паштет из рыбьей печенки.

— Профессор, — вскользь заметил он Гаврилину, — из Вашингтона вам пришла виза, так что, по-видимому, самое большее через неделю вам следует ехать.

— Когда профессор становится главой дипломатической миссии, — заметил Ванюшин, — ждите крупных неприятностей, а пуще — убытков, отнесенных за счет гордости и бескомпромиссности.

Меркулов нагнулся к Ванюшину и негромко, одними губами, прошептал:

— Только что в порт прибыл атаман Семенов. И уже по всему городу расклеены его приказы с подписью: «Верховный Главнокомандующий всеми Вооруженными силами востока России». Этот идиот не понимает новой ситуации. А в порту уже началась стрельба. Пьяные семеновцы палят.

— Где Спиридон Дионисьевич? — медленно трезвея, спросил Ванюшин.

— Брат молится. Заперся в своем кабинете и ничего слышать не хочет. Поехали туда? Примете ванну, а я заварю кофе и станем думать.

Ванюшин поднялся, в глазах у него потемнело. (Он думает, что это от сердца. Но нет — люстры медленно гаснут, а в огромные окна вползает серый рассвет. Амурский залив сейчас кажется густо-зеленым, как весеннее поле ночью.)

— В чем дело? — ни к кому не обращаясь, спросил Гиацинтов.

К нему подтрусил метрдотель и шепнул на ухо:

— Стачка.

Гиацинтов медленно поднялся и, поклонившись всем, ушел из зала.

Следом за ним — Меркулов и Ванюшин.

Гаврилин глядел на их спины и говорил устало:

— Политика лакеев отличается растерянным либерализмом и часто сменяется ненужной жестокостью; при этом — глупо непоследовательна и наивно хитра. Спокойной ночи, Исаев. Заходите к нам, я буду рад вас видеть. Долин, спокойной ночи. Едем. Сашенька, спать пора.

Когда Гаврилин с дочкой уехали, Долин предложил:

— Поехали к проституткам, Максим Максимыч?

— Я, пожалуй, попью кофе.

— Тогда прощайте, еду на растерзание.

— В добрый час…

Исаев остался за столом один и долго смотрел на рассветающий залив — спокойный и безбрежный.

«ВЕРСАЛЬ». НОМЕР ВАНЮШИНА. УТРО

— Вы знаете, в чем заключается трагедия добрых людей? — спросил Николай Иванович Исаева.

— По-видимому, в том, что у них напрочь отсутствует злость.

— Отчасти. А главное — добрых людей весьма мало на земле, вот в чем дело. Добрые люди пожирают самих себя, переживая содеянное ими. И наконец, они все меряют своей доброй меркой. А это самое страшное. Желание мерить все на свою мерку в конце концов либо сделает доброго человека безвольной тряпкой в глазах окружающих, особливо самых близких, либо превратит в злодея — с отчаяния.

— Надеюсь, — спросил Исаев, — эта тирада ко мне не имеет никакого отношения?

— Господь с вами. Кстати, не позволяйте никому называть вас Максом. Особенно женщинам, которых любите.

— Я позволяю любить себя — только лишь. Сам же стараюсь не любить — это утомительно.

— А как это у вас выходит? Дайте рецепт.

— Просто-напросто я отношусь к числу не очень добрых людей. Возможно, вы слышали об опытах Карла Кречмера?

— Нет.

— Занятные опыты. Кречмер делит человечество на три категории: на пикников, атлетиков и астеников. Пикники — полные, быстрые в движениях, с короткой шеей, сильно развитой грудной клеткой, склонные к тучности и одышке, кареглазые и крутолобые люди. Не смейтесь: Кречмер провел более тридцати тысяч наблюдений в своей клинике. Я сейчас буду перечислять характерные черточки пикников — и это все будет про вас.

— Валяйте.

— Пикники социабельны, все выдающиеся политические деятели мира, начиная с времен Эллады, были пикники, для людей этого типа одиночество страшнее всего, они созданы для общества, для активнейшей работы, самые распространенные заболевания у них сердечные, они мнительны и легко ранимы, их замыслы широки и неконкретны, они исповедуют синтез, а не анализ, их память отнюдь не универсальна, а сохраняет лишь самое броское и яркое, отсюда, кстати, обывательская уверенность, что пикники поверхностны в знаниях; они воспринимают книгу, спектакль, науку в целом, сразу, или принимая ее, или отвергая напрочь; полная бескомпромиссность у пикника сменяется таким компромиссом, который и атлетику и астенику будет казаться предательством. И наконец, в любви бесконечные увлечения, причем и любовь и увлечения — отнюдь не самоцель, а некий вспомогательно-стимулирующий инструмент для непрерывного обновления основной его, пикника, деятельности.