Пароль «Dum spiro…» - [40]

Пленные во дворе со страхом ожидали решения их судьбы.

Евсей обошел колонну, хмыкнул:

— До ручки дошел Гитлер, инвалидов да сопливых мальчишек набирает. — Приказал всю раздетую команду запереть в казарме.

Шипин от себя прибавил:

— Не советую подымать шума, казарма заминирована. Взорвем к чертям собачьим! Шлафен, шлафен, майне либе. — Дескать, досыпайте, дорогие. И пусть вам снятся приятные сны.

Прошли считанные минуты, и ночная тьма поглотила группу смельчаков. Без приключений возвратилась в лагерь на рассвете. Я поздравил бойцов с удачным завершением операции. Наш казначей Анка (Груша) пересчитала деньги. Выручка в кассе оказалась неплохой — двадцать пять тысяч злотых.

В ночь на 7 ноября группа Евсея снова отличилась: совершила не менее дерзкий налет на станцию Воля-Радзишевска. На этот раз своевременно добыли тол (выручил Тадек). Мите-Цыгану удалось первому пробраться к мосту. Снял часового. За ним прополз Семен Ростопшин. Вдвоем один из «быков» начинили взрывчаткой. Вложили килограммов сорок шесть. Накормили «быка» досыта.

Потом на митинге, посвященном двадцать седьмой годовщине Октября, Евсей докладывал: железнодорожный мост взорван, пущен под откос воинский эшелон: четыре платформы с техникой, три вагона с солдатами, убито и ранено более шестидесяти гитлеровцев. Движение на участке станции Воля-Радзишевска прервано по крайней мере на сутки. Таков наш салют Октябрю.

ЯВОЖЕ

Дожди. Холодные, осенние. Срочно соорудили шалаши из парашютов, веток. Кругом непролазная грязь. Решили уйти на хутор Явоже, занять его и там дожидаться погоды.

Хутор казался рядом: протяни руку — достанешь. В горах, однако, судить о расстоянии на глазок — дело гиблое. Два километра по полевой карте мы с трудом преодолели за четыре часа. На полпути нас снова накрыл дождь и уже не отпускал до самого хутора. Тяжелые рюкзаки с боеприпасами, взрывчаткой, радиоаппаратурой давили к земле. Размокшая глина то и дело уходила из-под ног.

Так и застала нас ночь в дороге. Сбились с тропинки. Пошли напрямик лесом по азимуту, натыкаясь на пни, камни. Где-то впереди изредка вспыхивали и пробивались к нам сквозь пелену дождя холодные призрачные огоньки. Думали — хутор, оказалось — фосфоресцирующие гниющие деревья. И снова тьма-тьмущая. Чуть не прозевали Явоже, да выручили хуторские собаки: подняли такой лай, что и мертвому не устоять. Но сам хутор притаился. Мало ли кого может в недобрую пору принести война. Евсей Близняков первым догадался: показал гуралям коробку московских папирос с изображением Кремля и красной звезды.

Узнав, что мы русские, гурали жадно набросились на нас с вопросами: «Как Москва? Не очень ли пострадала от авионов Гитлера? Скоро ли придет Красная Армия?»

Оказалось, чуть ли не вся молодежь хутора ушла в лес, в «польску партизантку». Люди здесь давно ждали освобождения, молились за Советы, за Красную Армию.

Нам удалось разместить всех бойцов в хатах, стодолах, сараях. Пришлось, правда, немного потесниться жителям хутора. Да те на нас не были в обиде.

Я впервые увидел, как живут настоящие гурали. Беднее их, пожалуй, и не сыскать было в буржуазной Польше. Курные избы, описанные Радищевым в «Путешествии из Петербурга в Москву», здесь показались бы раем. В домах не то что дымохода — даже печи нет. Вместо печки посреди хаты — очаг — костровый круг, обложенный почерневшими от копоти камнями.

Тут готовят пищу, греются, спят. В копоти, в дыму, случается, рядом с теленком или ягнятами, живут взрослые, старики, дети. Все они босые, полураздетые. И на все случаи жизни главное блюдо: картофель да мамалыга. Тем трогательнее была щедрость, сердечность, с которой гурали на следующее утро угощали нас.

Первую ночь наши разведчики проспали как убитые. Я только успел проверить посты и сам свалился, не чуя под собой ног.

Разбудил меня хозяин самым что ни на есть необычным образом. Я проснулся от какого-то подозрительного шороха. Вижу: гураль, лицо обветренное, все в морщинах, цвета старой бронзы. На нем накидка, расшитая цветными узорами. Брюки, тесно обхватившие жилистые ноги. Седой как лунь. В зубах — люлька. Может быть, еще прапрапрадедовская, а в руках… мой автомат.

Оказалось, наша «машинка» понравилась старому гуралю. За завтраком он буквально умолял меня дать ему «машиновый карабин». Если нельзя «за так», то за овцу. Просил, чтоб я взял его шпицелем (разведчиком) в свой отряд. А уж в отряде он себя покажет. И пусть пан товажиш капитан не глядит, что голова в снегу. И с хлопаками померяется.

Такой монолог довелось мне выслушать за завтраком. Старый гураль добыл из тайника вяленую баранину, пахучий будз (острый сыр из овечьего молока). Я вытащил из рюкзака банку тушенки, плитку шоколада. Пришлось по такому случаю нарушить мною же установленный сухой закон и выпить по сто граммов пропахшего дымом бимбера, местной самогонки.

А просьбу старого гураля мы сумели удовлетворить только наполовину. Выделили ему из наших трофеев немецкий карабин. И остался мой хозяин в своей хате не шпицелем, а связным, хозяином явочной квартиры. Наши разведчики, возвращаясь с трудного задания, всегда встречали тут радушный прием.