Пароль - Балтика - [35]

Двадцать "мессершмиттов" атаковали повторно.

— Иван, отстреливайся за двоих, — передал Борзов стрелку-радисту, штурман убит.

И снова уверенно, решительно звучит команда:

— Боевой курс!

Это приказ Борзова самому себе.

Да, экипаж остался без человека, расчеты которого помогают точно поразить цель. Но для Ивана и это не причина, чтобы бросить бомбы куда попало. Он словно не замечает вспышки над левым мотором, языков пламени, лижущих плоскость. Рассчитывает удар. Танки в перекрестье прицела. Рука рвет рычаг аварийного сброса; Бомбы идут на танки. Возмездие за товарища!

— Попали, очень хорошо! — кричит Иван Беляев. А сзади — бой. "Мессершмитты" обрушились на ДБ. Видеть это нестерпимо, и собственные опасности кажутся Борзову меньшими, чем в действительности.

"Мессершмитты", покончив с двумя концевыми самолетами, возвращаются. Более десяти "мессеров" — Беляев устал их считать — ринулись на ведущий самолет. Одного Беляев сбил, другие наседали. Захлебывается мотор. В передней кабине короткие языки пламени: зажигательные снаряды врага вызвали пожар. Очевидно, "мессершмитты" не были уверены в своем успехе и продолжали атаки. Это помогло тем трем экипажам, что шли за ведущим. На какое-то время они оказались вне воздействия гитлеровских истребителей и уходили к линии фронта. Уже километров пять с боем отходил Борзов из района Киришей. В кабине духота, пламя подобралось вплотную. Борзов стонал от боли, но не отнимал обожженных рук от штурвала. Тяжко было Беляеву: тлел комбинезон, подгорели унты. Вдруг раздался взрыв, затем еще один. Самолет швырнуло в воздухе, на мгновенье он потерял управление, но Борзов сжал штурвал и снова овладел машиной.

Опять, в который уже раз, вздрогнул балтийский бомбардировщик: несколько крупных осколков пробили навылет фюзеляж. Самолет, снижаясь, летел. Шоссе и танки на опушке леса уходили под левую плоскость. В дыме и пламени танки врага теряли очертания, плыли. Так в мираже плывет над прицелом цель, когда перегревается ствол пулемета или винтовки. Борзов обдумывал решение. Он спросил стрелка-радиста:

— Ваня, понимаешь обстановку?

— Я понимаю, товарищ командир, — ответил Беляев и добавил:

— Если надо… Если надо…

Эта неоконченность, незавершенность мысли стрелка соответствовали его собственному решению. То, что в критическую минуту ему доверял Беляев и готов был вместе с ним отдать жизнь за Родину, вызвало у летчика такой душевный подъем, что он едва удержался от слов "идем на таран".

Он резко дал левую ногу вперед, двинул влево штурвал. Бомбардировщик должен теперь энергично пойти влево, туда, где на шоссе стояли десятки автофургонов, но он продолжал лететь по прямой, уходя все дальше от линии фронта. Летчик повторил необходимые движения, уже не автоматически, а проверяя себя, как курсант в первом самостоятельном полете. Бомбардировщик не изменял курса.

— Ваня, осмотрись, — неестественно спокойно распорядился летчик.

— Какая-то трубка болтается, не пойму откуда она, — ответил Беляев.

— А ты внимательно, — посоветовал Борзов.

— Тяга это, тяга, — крикнул стрелок-радист, — целый кусок оторван, у самого руля.

Вот почему самолет не слушается!

Огонь больно жжет руки, лицо, ноги, однако летчик все еще рассчитывал овладеть управлением.

— Возьми тягу, тяни, как я скажу, — передал Борзов Беляеву.

— Взял.

— Сильно на себя!

— Не двигается, — ответил Беляев, — где-то заклинило.

Нестерпимая жара. И боль — особенно руки болят, ведь они уже выдержали пытку огнем тридцатого июня, в тот памятный день над переправой.

Когда самолет слушается рулей, он — оружие летчика. ДБ перестал быть оружием. Летчик ничего не мог уже сделать. Минуты, проведенные на горящем самолете, еще на десять километров отдалили балтийцев от линии:

фронта. Дальше нельзя. Надо оставлять самолет, тем более, что языки пламени лижут и комбинезон, и рукавицы, и сапоги. Хуже того — огонь подбирается к бензобакам, и неизбежен взрыв.

Сколько до взрыва секунд?

И он крикнул Беляеву:

— Ваня, оставить самолет!

— А вы?

— Немедленно…

— Есть, — крикнул стрелок и выбросился из самолета.

На флоте закон: командир последним покидает гибнущий корабль. Последним из живых покидал самолет и старший лейтенант Борзов.

"И раз, и два, и три", — так вел Борзов счет секундам, потом рванул кольцо.

Едва вспыхнул купол, в вышине раздался оглушительный взрыв бомбардировщика больше не существовало. Борзов осмотрелся. Беляев уже приземлился, и летчик, подбирая стропы, заставил парашют идти в направлении, где находился стрелок-радист. Еще Борзов увидел, как три мотоцикла с гитлеровцами устремились в лес на сближение. Он ощупал кобуру. Ну что ж, "тульский Токарев" с двумя обоймами патронов кое-что значит, если ты хороший стрелок.

В восточной части неба экипажи трех балтийских самолетов отбивались от "мессершмиттов".

…Борзов и Беляев ринулись в глубь леса, а затем, когда стих шум мотоциклетных двигателей, устроились в "зарослях, чтобы посоветоваться, как быть. Летчик прыгал с самолета, имея планшет. Карта облегчала ориентировку. Наметив маршрут — подальше от шоссе и населенных пунктов, в которых могли находиться фашисты, балтийцы двинулись в путь. Они обдумали и то, как действовать, если столкновение с гитлеровцами окажется неизбежным. Во всех случаях плен исключался. Первое, что они сделали, это поочередно поспали, чтобы восстановить силы. Борзова особенно беспокоили обожженные ноги, вздулись волдыри на лице. Глаза оказались спасенными, потому что, несмотря на боль, Иван не сбросил очки. Сильнее всего ожоги поразили руки. При резких движениях лопалась кожа, и летчик едва сдерживал стон.