Парламент - [5]

Она даже не почувствовала, что пьет водку. А он уже опустил голову ей на колени и мурлыкал о том, как они проведут время в Париже. Она не оттолкнула его. Ей было все равно, кто теперь рядом.

Она небрежно откинула его голову с колен, поднялась и, не проронив ни слова, направилась в сторону спальни, на ходу скидывая с себя вечернее платье. Пусть это будет его ночь, Пантова. На зло всем. И Агейко, и отцу, и Фильке, и самой себе!

Она проснулась в полдень, и Пантов подал ей кофе в постель. Он старался показать себя нежным и заботливым хозяином. Эдита попросила трубку радиотелефона и позвонила домой. Длинные гудки известили, что в квартире не было ни одной живой души. Значит отец сам завез Фильку в садик. Значит до вечера оставалось время, чтобы подумать, как вести себя дальше. Нет, не о том нужно было думать, как найти оправдание своему поступку, а о том, стоит ли круто менять жизнь. А Пантов уже лежал рядом под одеялом и обнимал её. Она совершенно не помнила, что произошло ночью. Были разговоры о предстоящей совместной поездке в Париж. Были увещевания о любви чуть ли не с первого взгляда, во что ей почти не верилось. Ах, да! Еще было много поцелуев. Очень много. По крайней мере Юрка никогда не целовал её всю: от головы до кончиков пальцев на ногах. У них и любовь-то скорее напоминала схватку на бойцовском ковре.

Теперь она обнимала Пантова и со злорадством думала о своих отношениях с Агейко, стараясь отыскать в его характере и поведении самые заурядные слабости. И от того, что ей это легко удавалось, и от того, что Пантов был неутомим в эти минуты, она испытывала какое-то зверское наслаждение.

…Она подняла с пола фотографию и разорвала её на мелкие кусочки, словно старалась избавиться от всего, что могло напоминать о прошлом. О первой встрече и первом признании. О первом поцелуе и первой размолвке. А также о своем недавнем открытии, которое принесло ей неизгладимую горечь. Ведь оказалось, что Агейко, которого она, казалось, даже любила, вовсе не чудо и не исключение из общих правил. Оказывается его можно было не только любить, потеряв голову, но и столь же сильно ненавидеть. Оказывается он может быть и вовсе неприятен. Она и раньше догадывалась, что в его сознании рождались обидные слова в её адрес, но вот, слава Богу, дождалась, когда они довольно в оскорбительной форме наконец материализовались — дама под обыкновенным валетом…

Эдита нервно вздрогнула, когда за спиной услышала голос отца. Он стоял в дверях в спальню, так осунувшийся и похудевший за последние дни.

— Значит, едешь с этим пижоном в Париж?

Она не хотела обижать его перед дорогой и потому лишь грустно улыбнулась в ответ и пожала плечами: мол, так получается.

Он тяжело, совсем по-старчески, вздохнул:

— Милая девочка, если бы ты знала, какую ошибку делаешь!

— Я же не собираюсь выходить за него замуж.

— По нему тюрьма плачет. Он давно бы уже сидел, если бы не обладал депутатским статусом.

— Папа, я тебя умоляю: давай не будем об этом. Я не хочу знать, кем он был и чем занимался до нашей встречи. Важно то, что мне сейчас с ним хорошо и надежно.

— Но это ненадолго. Он ведь не отошел от темных делишек.

— Пусть. Между прочим, его неблаговидные дела — это забота правоохранительных органов. Да и ты в качестве спикера, как мне кажется, мог бы призвать его к ответу. Чего же ему в лицо не скажешь?

— Я являюсь спикером только в здании парламента и не обязан за его пределами бегать за каждым депутатом и призывать его к дисциплине.

— Опять же, это твои проблемы, папа.

— Будь благоразумной, Эдита. Я располагаю сведениями, что этот бывший сутенер занимается контрабандой. И не могу поручиться, что во время таможенного досмотра в твоем чемодане не окажется чего-нибудь, что не подлежит вывозу за рубеж.

— Не смеши меня, папа. По крайней мере, я ещё не совсем потеряла голову и точно буду знать, что у меня лежит в чемодане.

Она взглянула на гору тряпок, которые вышвырнула из шкафа, подумав о том, что как раз в чемодан ей совсем нечего укладывать.

— Эдита, — понизив голос, постарался ещё раз убедить дочь Хоттабыч, — Я пока, действительно, не понимаю, зачем ты ему нужна. Но точно знаю, что прикипел он к тебе неспроста. Может быть, для того, чтобы оказать на меня давление по какому-нибудь вопросу. Вполне вероятно и для того, чтобы морально сломать Юрия Агейко. А может быть…

Эдита не смогла сдержать себя и истерично расхохоталась.

— Это Агейко меня морально убил. Только он виноват в разрыве наших отношений! Я даже теперь догадываюсь, что именно он тебе что-то наплел о темных делишках Пантова. Ну, ответь хотя бы раз честно, разве я не права? Разве не Агейко в благодарность за то, что ты его вызволил из-за решетки, напридумывал сказок о контрабандной и сутенерской деятельности Пантова?

— Да, Агейко. Но информировал он меня об этом задолго до того, как оказался в милиции.

— Хватит, папа! Я устала. И ничего, слышишь, ничего не хочу знать об Агейко. Нет больше Агейко. Он для меня умер. Понимаешь — умер! И тебе нужно подумать о том, на ком из нас остановить свой выбор: на мне, твоей дочери, или на Агейко. И если этот выбор будет не в мою пользу, я заберу Фильку и навсегда уйду из дома.