Парижское таро - [5]

– С меня хватит, ясно? Вам ясно? – Шарлотта решила поделиться своими откровениями с нами обеими. – Вчера у меня был день рождения, я решила отпраздновать его с Мишелем, моим приятелем по тем временам, когда мы вместе хипповали. Мы прекрасно понимаем друг друга, настроены на одну волну. Поужинали в китайском ресторане, пошли к нему – жена уехала куда-то в провинцию. Легли в украшенной пентаграммами и сатанинскими печатями спальне. Мишель увлекается эзотерическими знаниями и черной магией, иначе говоря, светом Об, дополняющим мои изыскания в Ор. Мы проболтали полночи, ощущая, как постепенно сливаемся в единое целое. И совсем уже было слились, когда ему вдруг вспомнилась супруга. В постели стало тесно. Сначала любимая жена, потом дети, которых пока нет, но которых может родить Мишелю только жена – женщина его жизни. К рассвету дело, пожалуй, дошло бы до внуков и правнуков. Мишель счел, что отвратительно себя чувствует, и он предложил мне то, чем могут одарить друг друга лишь идентичные создания. Жена ему не идентична, их объединяет принцип coegsistentia oppositorum.[7] Мишель хотел передать непосредственно из своего ануса в мой лишенную энергетики, переваренную материю. Я должна была вобрать ее в себя, словно свечку, принять последнюю частицу энергии и удалить ее после растворения, добившись эффекта, подобного Черной фазе алхимического процесса. Однако ничего не вышло – ни из идеи, ни из Мишеля. Уже засыпая, я почувствовала, что он начинает совокупляться – не со мной, а с моим анусом. Естественно, я не могла на это пойти, ведь содомия – грех.

При слове «грех» Габриэль оживилась. Старческой ладонью она ободряюще похлопала рыдающую Шарлотту по гибкой спине:

– Деточка, только некрофилия – победа над смертью.

– Ханжи, – принялась плакаться Шарлотта. – Трусы, подлецы, лелеют дома теплые мещанские п…, а потом для поправки имиджа бросаются в андерграунд, сатанизм, магию. Клоуны, вырядившиеся чернокнижниками, всё под соусом серьезности и недоговоренности, ведь достаточно хоть одну мысль довести до конца, как немедленно раскроется весь ее глубочайший идиотизм.

– Так-так, очень интересно. – Габриэль вынула блокнот. – Любовь ради любви, то есть любовь чистая, не запятнанная зачатием, есть содомия. Чистая любовь… Чистое искусство, искусство ради искусства, следовательно, также содомия, только интеллектуальная. И в самом деле – Оскар Уайльд был содомитом.

– Дорогая, попробуй осознать, что… – принялся уговаривать любовницу Жан, поглаживая ее дрожащие руки.

– Заткнись! Когда я осознаю, что воздух – это газ, тут же начинаю задыхаться.

Шарлотта была безутешна. Помочь мог только продуманный экспромт.

– Ты родилась под знаком огня. – Я заглянула ей в глаза.

– Точно, откуда ты знаешь?

– Ты вся горишь. – Я попыталась под столиком положить ей руку на колено. – Я родилась под знаком воздуха. Огонь невозможен без воздуха, воздух же в огне сгорает, – продолжала я почти тоном искусительницы, – мы нужны друг другу, Шарлотта, ты не можешь не чувствовать этого. – Я откинула с ее лица прядь. – У тебя красивые глаза, не ярмарочно голубые, как у большинства блондинок, а искристо-серые, словно Природа не посмела нарушить их сияние красками.

– Не валяй дурака, ты ведь не бисексуалка. – Жан пытался отвлечь меня от внимавшей каждому слову девушки.

– А почему бы и нет? Потому что я учу тебя польскому? Наши сорок пять минут уже закончились, с твоего разрешения я ухожу с Шарлоттой.

– А я? – жалобно удивился Жан.

– А ты… ты пойдешь с трупом. – Я указала пальцем на заскучавшую Габриэль, листавшую книгу. – Пошли. – Я подтолкнула Шарлотту к выходу. Сделав несколько шагов, она прислонилась к стойке и выжидательно поглядела на Жана.

– Солнышко, его больше нет. – Я притянула ее к себе. – Боже, как ты чудесно пахнешь… твои руки, прекраснейший запах женщины, второй, третий день после месячных, тончайшая ваниль. Шарлотта, ты не можешь исчезнуть, ведь я охватываю ладонями твои плечи, вижу твою грудь, ощущаю под длинным шелковым платьем вкус ванили. Солнышко, ты должна мне помочь и пройти со мной до конца, до точки в конце предложения.

– Мне негде жить, и у меня нет денег. – Михал тщательно исполнял весь кофейный ритуал: сначала разворачиваешь сахар, затем на мгновение замираешь над темной поверхностью чашки, опускаешь туда ложечку, бросаешь в кофе цветной фантик. – Бумажку потом можно пососать – когда допьешь кофе. Мне негде жить.

– Где же ты живешь и на что? – Я бросила в кофе сахар прямо в обертке.

– Я живу со стиральной машиной. Один знакомый переделал туалет в прачечную. Там нет окна, помещается только спальник и стиральная машина, больше ничего, никаких проблем. Но каникулы заканчиваются, возвращаются жильцы, придется переезжать. Нельзя оставаться даже на ночь, потому что после двадцати двух ноль-ноль – льготный тариф на электричество, и соседи приходят стирать. Я люблю свою стиральную машину, она дарит мне тепло, покой, свет. Порой мне кажется, что это почти живое существо, например, самка Будды.

– Почему бы тебе не вернуться домой? Хотя бы в гараж – он больше твоей прачечной, да и окна там есть.